Как только мы обосновались в Петербурге и поселились на Фонтанке, в огромном доме, принадлежавшем, насколько я помню, какому-то графу Игнатьеву, отец тотчас определил нас в подготовительную школу, помещавшуюся во дворе. В школе этой учились дети состоятельных, а частью и знатных фамилий. Их сопровождали гувернантки, они приносили с собой хорошие завтраки. У нас же ничего этого не было. Мы чувствовали себя несвободно, стеснялись. Однажды мы с Костей в перемену стали изображать к удовольствию всех мальчишек цирк, ходили на руках, стояли на голове. Те начали подражать нам, падали, ушибались.
Кончилось тем, что заведующая школой попросила отца взять нас из школы "как неподходящих детей". Отец отдал нас тогда в начальную городскую школу. Здесь мы чувствювали себя среди своих и учились лучше. Утром до школы мы каждый день упражнялись дома под наблюдением отца. К девяти часам шли в школу.
С 12 октября в записной книжке отца - записи о забастовках: "Забастовка конки и электричества, пожалуй, заставит закрыть цирк. Сборы действительно отчаянные, в городе настроение приподнятое".
14 октября: "Во время второго отделения электричество начало тухнуть, еле докончили представление".
15 октября: "Работали совсем без электричества при одном газе - темнота ужасная. Могло бы быть хуже; не будь газа. Почты до сих пор нет - это самое скверное".
17 октября: "Писем нет ниоткуда, хотя поезда уже начали ходить. Газеты уж пять дней не выходят, конки тоже нет".
22 октября запись: "Газеты вышли, электричество и конки пошли" и в конце замечание: "Газеты переполнены ужасными известиями о еврейских погромах на юге России".
23 октября отец пишет: "Видел на Невском море народа, ждут похорон убитых при манифестации, но их уж похоронили".
29 октября у него записано: "Весь город в страхе за завтрашний день - говорят, вся кронштадтская черная сотня, кончив свое кровавое дело там, прибыла сюда и начнет свою операцию завтра. Город весь замер. Это в столице, - могу себе представить, что делается при подобном слухе в Геническе, Балте, Херсоне".