Воскресенье, 18 марта
Утром работа у министра. Обедня в министерской церкви. Телеграмма Адлерберга, совсем больного и рамольного, сообщающая о его отъезде в Лондон и помолвке с графиней Маргаритой Толь.
Около 6 1/4 чacoв приносят шифрованную телеграмму из Берлина, начинающуюся словами: "Строго личная". Поднимаюсь к министру и предлагаю заняться вместо обеда этой телеграммой; он настаивает на том, чтобы я остался. Обедали в семейном кругу; в качестве гостьи - одна добрейшая г-жа Менде; скучища страшная, чувствую себя совсем больным, настроение очень грустное.
Ухожу раньше 8 часов, чтобы вскрыть привезенные двухнедельным курьером донесения. В них нет ничего особенного. Вернувшийся из Берлина в Вену князь Лобанов имел краткое свидание с графом Кальноки. Австрийский министр был, казалось, озабочен берлинскими событиями, но это не помешало ему восхвалять царящий в Болгарии порядок и опять уверять в том, что если другие державы признают принца Кобургского, то и Австрия, конечно, сделает это. От Шувалова только небольшая записка от 16/28 марта следующего содержания: "Дорогой Н.К. Отпустить при настоящих обстоятельствах курьера с пустыми руками было бы странным, если бы не оживленная секретная корреспонденция и телеграфные сообщения, которые за последние дни по мере возможности ставили вас в известность о всех быстро следовавших одно за другим событиях. Что касается дальнейшего, то выезжающий завтра генерал Швейниц передаст вам лично дополнительные подробности, которые от меня можете уже не ждать. Позволю себе по этому поводу просить вас соблюдать даже со Швейницем некоторую осторожность касательно моих последних донесений. Хотя я довольно откровенно говорил с ним о положении дел и, как выяснилось, центром переговоров теперь станет Петербург, я, однако, умолчал о крупных противоречиях между словами князя Бисмарка и тем, что я позднее слышал из уст императора Вильгельма о дальнейшем направлении германской политики. Что касается выступающих на арену новых деятелей, могу о них сказать мало чего; однако я с величайшим вниманием отметил некоторую уклончивость генерала Швейница при нашей беседе о долженствующих быть призванными к деятельности лицах и уловил как бы тень опасения, что эти внезапно появившиеся и способные также внезапно исчезнуть личности, когда им придется принять на себя обязательства на продолжительный срок, не оказались бы лишенными той смелости, какой обладал бывший канцлер. Не окажет ли настроение новых деятелей некоторое влияние на ход предстоящих вам переговоров?".
Внеся донесения в книгу, принимаюсь тотчас расшифровывать строго личную телеграмму графа Шувалова из Берлина, от 18/30 марта 1890 года:
"Швейниц уехал вчера вечером. Последний разговор с ним подтверждает переданное мной в письме от 16 марта впечатление. Он не наделен полномочиями, поскольку, по его словам, только что получившие новое назначение лица еще недостаточно знакомы с положением, для того чтобы сразу же ставить свои подписи в делах, ответственность за которые пала бы исключительно на них. Допуская, что и за этими утверждениями генерала Швейница не скрывается задней мысли, я полагаю, что дело затянется; в таком случае я буду еще иметь случай говорить с вами о нем во время моего следующего приезда. Пока я еще не вошел в сношения с новым персоналом".
Посылаю все эти бумаги министру, который вскоре мне их возвращает для отправки государю.
Свободное копирование
