Дневник Владимира Ламсдорфа - 107

Суббота, 4 марта

Министр рано присылает мне пакет с возвращенными государем бумагами; в числе последних - извлечение из донесений нашего посланника в Стокгольме Шишкина от 24 и 25 февраля, дающего отчет о попытке некоего Векселя выступить в шведских государственных палатах с запросом на тему: "О господствующих в Германии толках о совместных со Швецией в случае войны действиях и о вытекающей из этого для страны опасности быть против воли народа вовлеченной в войну". 107 голосов против 72 решили не допускать этого запроса. Министр иностранных дел угрожал в противном случае покинуть свой пост. Затем в правительственном органе "Nya dagligt Allehanda" появилось нелепое и не соответствующее опасениям опровержение. Государь написал на этом извлечении: "На это я обратил внимание в частной телеграмме и должен сознаться, что это меня поразило. Значит, что-то есть, и правительство не хочет отвечать. Для нас это очень важно и желательно было бы знать, в чем дело".

В одном из предшествовавших донесений, а именно от 3/15 января 1889 г., Шишкин нам напоминал, что уже в 1885 г., когда нам угрожала война, он выражал опасение, что согласно тенденциям короля Оскара шведский кабинет станет подчиняться всяким идущим из Берлина внушениям. Происходивший летом этого года между германским императором и шведским королем обмен любезностями и дружескими жестами заставил нашего министра предположить, что в случае осложнений в Европе или войны между нами и Германией Швеция не ограничится соблюдением нейтралитета, а присоединится к Лиге мира. Характер короля Оскара и его постоянное желание во что бы то ни стало играть главную роль в Европе легко могли бы его увлечь на путь погони за какими-нибудь призрачными преимуществами и заставить встать на сторону наших противников. Шишкин заканчивал этот доклад словами о том, что ему трудно утверждать с определенностью о существовании взаимных обязательств между Швецией и Тройственным союзом и определить сущность их, но он берет на себя смелость откровенно изложить свои опасения и признаки, их возбудившие. Донесение это было нами получено 7 января 1889 года, когда ввиду неосторожного заявления Шишкина о том, что ко дню рождения короля нашим государем будет прислана поздравительная телеграмма, Гире только что получил разрешение подготовить таковую. Представив это донесение государю в данный момент, Гире мог вызвать изменение монаршего решения, а ведь высочайшее поздравление было обещано и уже ожидалось. Донесение Шишкина, показавшееся, кроме того, слишком пессимистичным и необоснованным, попало, таким образом, просто в папки с делами.

Среди возвращенных государем бумаг находится также донесение нашего посланника в Токио от 23 января этого года; последний дает отчет о своей беседе с главой японского кабинета Куродой, о торжественном провозглашении конституции. "Конституция, благодаря которой Япония будет иметь представительную форму правления, по мнению Куроды, вполне соответствующую настоящим нуждам и степени развития народа". Его Величество пишет на полях против этих слов: "Несчастные, наивные дураки". Он явно не сочувствует парламентарной форме правления.

Поднявшись около 10 1/2 часов к своему министру, обращаю его внимание на помету, сделанную государем на полях извлечения из доклада Шишкина; министр ее не заметил и благодарит меня. Он берет эту бумагу с собой для доклада. Гире показывает мне длинную рукопись и говорит, что документ этот был ему вручен бароном Моренгеймом; последний, находясь под сильным впечатлением только что выпущенной в свет графом Шодорди книги "Франция в 1889 г.", приезжал ему сказать, что беседа князя Бисмарка с г-ном М. 14 ноября 1879 г., о которой упоминается в этой книге, есть не что иное, как разговор, который канцлер действительно имел с французским послом в Берлине графом Сен-Валье, переданный последним в его донесении своему правительству. Копия этого доклада была два года назад сообщена Флурансом Моренгейму и покоилась с тех пор в ящике письменного стола посла; теперь, видя этот документ напечатанным полностью в книге Шодорди, он счел нужным выписать из Парижа имевшийся у него экземпляр и просить министра представить его на усмотрение государя. В сущности, в этом пресловутом разговоре нет ничего нового, если он и компрометирует князя Бисмарка, так в то же время и французов. Но в 1879 году канцлер был зол на Россию, и там много нехороших фраз по адресу нашего покойного императора, о котором он отозвался как о "преждевременно состарившемся, изнуренном, изнервничавшемся человеке, говорившем в августе 1879 года тоном Наполеона со Швейницем, который не сумел поставить его на место"; затем он цитирует слова Андраши - подлинные, так как австро-венгерский министр сказал их когда-то графу Петру Шувалову в ответ на откровенное признание того, что ввиду слабости Горчакова Александр II сам является министром иностранных дел в России: "Мне лестно иметь коллегу столь высокого происхождения, но я считаю унизительным иметь коллегу столь малоспособного". Наконец, Бисмарк заклеймил цесаревну, нынешнюю нашу государыню, как датскую патриотку. Все это, может быть, оскорбительно и неприятно, но с политической точки зрения здесь нет ничего нового, и Моренгейм, казалось, был очень удивлен тем, что министру все это известно. Мы сличаем текст рукописи с тем, что напечатано в книге Шодорди; они тактично опустили несколько слишком грубых мест и, конечно, все то, что могло компрометировать лица, стоявшие тогда во Франции у власти. Министр берет также и этот документ, чтобы показать его государю во время своего доклада, который должен состояться в 12 часов в Аничковом дворце.

Позавтракав в 12 часов с Оболенским, я иду, как обычно в дни доклада, в Казанский собор, делаю несколько покупок и возвращаюсь около 2 часов. Явившийся ранее обыкновенного к чаю Зиновьев беседует со мною об общем положении вещей; я обращаю его внимание на то, какое счастье, что мы до сих пор не согласились с идеей разграничения сфер влияния на Балканском полуострове и не действовали в духе проекта, привезенного два года назад графом Петром Шуваловым из Берлина, где предусматривалось бескорыстие в делах Сербии и соглашение в пользу короля Милана. Теперь Милан отстранен, восстанавливается наше влияние в Сербии; восстанавливается и влияние Австрии в Болгарии. Разграничение сфер влияния было бы возможным, если бы мы владели Добруджей. Но поскольку Австрия соприкасается с Балканским полуостровом, а мы от него отделены Румынией, никакое разграничение невозможно. Зиновьев уговаривает меня писать мемуары, поскольку, что уже много лет никто не знает так близко сути дела. Мы вспоминаем яростную борьбу с Катковым два года назад, подготовленный и обсуждавшийся тогда тайный договор с Германией. Зиновьев восторгается тем, что тайна была так хорошо сохранена. Наш бедный барон Жомини скончался три месяца назад в полном неведении о подписанных нами в июне 1887 г. соглашениях. Подумать только: они остались совершенно неизвестными императору Фридриху в продолжение трех месяцев его царствования! Я всегда с удовольствием вспоминаю об этом трактате, так как считаю его удачно составленным, за исключением лишь тех двух пунктов, которыми его наградил граф Павел Шувалов, - относительно князя Баттенбергского и относительно "ключа от дома", которые излишни и даже немного смешны.

Вечером пишу проект телеграммы Шишкину, коей ему предлагается самым бдительным образом следить за отношениями между Швецией и Германией. Готовлю также другой экземпляр прошения для г-жи Моттер, которое Ола намеревается вручить своей невестке, урожденной Апраксиной; другая, урожденная Нарышкина, по-видимому, только что уехала с великой княгиней Марией Павловной за границу. Все были поражены тем, что при пребывании Ее Высочества в Берлине никто из членов императорской и королевской семьи не встретил ее на вокзале. Ола - в своем сельскохозяйственном комитете; у комитета этого, кажется, немало дел; "Гражданин" в числе своих афоризмов печатает сегодня утром: "Труд земледельца в России есть таблица вычитания".