Пятница, 3 марта
Поднявшись к министру, нахожу его озабоченным персидскими делами; он сознает необходимость предложить Долгорукову выяснить точный смысл обещаний шаха, но, ввиду того что последний принял, по-видимому, обязательства по отношению к сэру Друммонду Вольфу, нам придется вступить в борьбу с Англией и весь этот вопрос грозит осложнениями. Гире находит, что Зиновьев слишком нападает на Долгорукова; начальник Азиатского департамента старается его убедить в том, что князь коварен и думает только о том, чтобы свалить ответственность за все свои неудачи на министерство и прежде всего на Гирса. По словам министра, это главным образом и заботит Зиновьева, сам же он относится совершенно спокойно к махинациям и интригам, направленным лично против него; нельзя смотреть на дела с мелочной и узкой точки зрения своих собственных интересов. Гире не отрицает, что отправляемые задним числом телеграммы и все другие махинации, к которым Долгоруков не упускает случая прибегнуть, далеко не симпатичны, но он считает, что нужно видеть человека таким, каков он есть, и лишь стараться достигнуть полезных результатов. При этом он мне рассказывает, что в высших сферах, где к братьям Долгоруковым очень благоволят, также не строят иллюзий относительно их склонности к интригам. Однажды после завтрака во дворце они, стоя в стороне, говорили о чем-то вполголоса; видя это, государыня сказала Гирсу: "Взгляните на братьев Долгоруких (обер-церемониймейстера и генерала-посланника в Тегеране), они о чем-то между собою сговариваются и считают себя при этом такими тонкими умниками, что нам их никогда не понять".
Иностранные дипломаты говорят моему министру, что в инциденте с Ашиновым они усматривают победу над желавшими проводить собственную политику авантюристами и интриганами; Гире прерывает их и говорит, что это могло привести к пролитию русской крови в Сагалло; однако между собой мы должны признать, что это печальное происшествие оказалось очень кстати, чтобы открыть государю глаза и проучить наших псевдопатриотов, столько раз вводивших Его Величество в заблуждение. Конечно, жаль, что были человеческие жертвы, но даже поспешная расправа французов имеет свою хорошую сторону: что мог сделать флотский офицер, которому было бы поручено объявить Ашинову приказ подчиниться, если бы тот, предполагая, что пользуется поддержкой и покровительством самого государя, отказался бы повиноваться? Оказывается, что Паисий неграмотен; его, говорят, заставили подписать в Порт-Саиде телеграмму Победоносцеву для государя, в которой он жалуется на то, что религиозная миссия была святотатственно ограблена французами. Его Величество на ней написал: "Хорош архимандрит, который так нагло лжет". Сегодня получена телеграмма от Ону с известием, что капитан судна, на котором перевозят 140 товарищей казака-авантюриста, был вынужден прибегнуть к помощи посольства в Константинополе, чтобы арестовать некоторых из них, вставших во главе движения, поднявшегося среди этих пьяных, недисциплинированных, считающих, что им все дозволено, разбойников. Невозможно было продолжать путь в Одессу, так как движение это грозило перейти в настоящий бунт.
У моего министра обед для черноморских княжон; я уклонился от участия в нем. Но когда они, уезжая, спускаются по лестнице, я приотворяю дверь, чтобы их видеть. Они мне кажутся хорошенькими и держатся хорошо, скромно и с достоинством. Обедавший у Гирсов Ола вынес о них также приятное впечатление. У него свои планы на вечер, и он, простившись очень дружески, рано уходит, а я ложусь еще до 12 часов.
Свободное копирование
