Глава 2. Детство.
«Вот моя деревня;
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;»…
Суриков, поэт 19 века, написал это как - будто про меня. Всё так и было, и вижу я эту картину так отчётливо, как – будто всё это было вчера…
Тихий зимний вечер, мороз, которого, впрочем, мы не замечали, ярко светит полная Луна, снег искрится; всё так чисто и бело кругом, и небо такое иссиня–чёрное, а звёздочки так близко, что хочется дотронуться до них рукой. В селе тихо. В окнах жёлтый свет от зажжённых керосиновых ламп. А на горе за домом мельника шумно и весело. Здесь и я с Сашей и моими новыми товарищами. Мы уже ходим в школу: я – в первый класс, Саша – во второй. Круг моего общения расширился. Здесь, на горе, и Нина Бородина, и Роза Кракович, и сын мельника Коля, Вовка Кобельков и Шурка Червяков – Сашины одноклассники, и ещё много детей из Заречки. У всех деревянные санки, сделанные потьминским мастером, или просто санки – ледянки, сделанные из навоза, которому придали более или менее удобную форму, залили водой и заморозили. С шумом, с криком несёмся мы, кто по одному, кто по двое на санках, вниз; санки упираются в плетень, соскакиваешь с них, хватаешь их за верёвочку и опять торопишься скорее забраться повыше на гору, впереди всех, чтобы быть первым на спуске. Мы все необыкновенно возбуждены, радость и веселье льются через край, все что – то кричат друг другу, смеются… Глаза блестят, щёки горят, зубы сверкают…Снег на одежде тает от наших горячих маленьких телец, варежки мокрые, штаны мокрые… А нам всем так хорошо, нам так нравится жить, мы любим друг друга и весь этот прекрасный мир!..
Энергии и сил столько, что, наверное, этому празднику души и тела не будет конца. Но какой – то внутренний голос говорит нам, что пора возвращаться домой. И мы тихонько побрели по домам, пообещав друг другу вновь встретиться завтра на той же горке: Нина Бородина в свой новый большой дом, Роза Кракович в свою ветхую избушку в два окна «на задах» за домом мельника, девочки Миловы в свою мазанку ( маленький домик из саманного кирпича, кажется ). Им всем перейти только через огороды и – они дома, а нам с Сашей идти вдоль огородов под горой, которая возвышается над нами, когда мы одни среди этой прекрасной ночи, как – то уж очень грозно, как – будто она сердится на нас и гонит нас домой. Мне кажется, что вот сейчас из леса на горе , через поле, прибегут волки и съедят нас. Холодок в душе и в теле подгоняет нас, и вот, не успев как следует испугаться, мы уже видим наш родной дом. Вот он прилепился на склоне горы. В окне тусклый жёлтый свет от керосиновой лампы, значит, мама дома и ждёт нас. В доме тепло. Скинешь верхнюю одежонку и прижмёшься к тёплой печке, чтобы согреться и дать просохнуть оставшейся на теле одежде. Варежки, конечно, уже сохнут в печурке. А вот во что я был одет – совершенно не помню; наверное, это не имело для меня никакого значения.
Мы жили в небольшом деревянном доме под соломенной крышей, который папа купил сразу же после женитьбы. Но перед этим молодожёны папа и мама пожили немного «на квартире» у каких – то родственников в «серёдке» Потьмы. Кому принадлежал этот «дом на горе» до нас – я не знаю, но бывший хозяин был несомненно человек с фантазией и богатым романтическим воображением. Только такой человек мог построить дом не внизу, не в общем строю, а высоко, на склоне горы, у подножия которой бил родничок с кристально чистой водой, и здесь же он посадил тополь. К тому времени, как я начал осознавать себя, тополь уже вырос в огромное дерево, питаясь в изобилии грунтовыми водами. Кто – то до нас воды этого родничка одел в небольшой сруб, и вода накапливалась в нём в значительном количестве. Высота воды в срубе ограничивалась небольшим окошком на высоте примерно в один метр; через это окошко излишки воды стекали в другой , в два бревна, сруб. Воду из этого маленького сруба использовали для хозяйственных нужд все жильцы нашего небольшого хутора. Вода была настолько чистая, что было видно каждую песчинку на дне сруба без преувеличения. Стены большого сруба были покрыты зелёным мохом, брёвна почернели от времени. По воде бегали на своих длинных ножках какие – то насекомые (это я теперь знаю их название: водомерки), на дне куполом поднимался бьющий из – под земли родничок. Вся эта картина будила наше воображение, и мы подолгу стояли у высокого сруба, свесив вниз, поближе к воде, свои детские головки.
Саша помнит, а я почему – то нет, что у нашего родничка всегда останавливались отдохнуть и напиться чистой холодной и вкусной воды богомольцы, шедшие мимо нашего дома в церковь помолиться то ли в Сурское, то ли в Астрадамовку. Может быть кто – то из этих богомольцев однажды, году в 57-58, разбил бутылку около нашего родничка. Мы же всё лето бегали босиком, не подозревая опасности для наших ног: в те далёкие годы мусора в стране не было, транспорт был в основном гужевой, земля около нашего дома была покрыта сплошным зелёным ковром из одуванчиков, подорожника и всякой другой травы с редкими вытоптанными тропинками, так что бегать босиком было одно удовольствие. Мне «повезло» почему – то больше других: именно я наступил на эти бутылочные осколки и только после этого их убрали. Было больно, но к фельдшеру мама повела меня только на другой день, когда за ночь подошва моей левой ноги разбухла так, что нельзя было одеть сандалик. Фельдшер успокоила маму, помазала больное место чудодейственной мазью Вишневского, забинтовала , и мы вернулись домой. Несколько дней я мог передвигаться только вприпрыжку на одной ноге, что было весьма интересно, но неудобно, так что всё время я проводил сидя дома или на крылечке. Потом пятка перестала болеть и даже потеряла всякую чувствительность. Мы с мамой пошли опять к фельдшеру. Фельдшерский пункт располагался на Верху, это было довольно – таки далеко от нашего дома. Мне было интересно, т.к. это было, наверное, одно из моих первых больших путешествий в этом мире. Добрая тётя в белом халате какими – то кривыми ножницами срезала мне омертвевшие ткани пятки. Через день или два я опять бегал босиком.
Было ещё два несчастных случая со мной в раннем детстве, но которые, в отличие от случая с бутылочным стеклом, оставили след на всю жизнь. А дело было так.
