authors

1427
 

events

194046
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Lev_Kovalev-Tarasov » Голгофа - 20

Голгофа - 20

30.11.1941
Новопервомайское, Новосибирская, Россия

14
 Сани легко скользили по накатанной дороге. Лошадь, временами всхрапывая, косясь на кустарник, что обрамлял дорогу, бежала, помахивая хвостом, и взбрыкивала, когда Степан ускорял её бег кнутом. В санях – четверо. Ближе к лошади – Степан, в тулупе, укрывающем его с головы до пят. Сквозь ресницы мехового воротника ему видна лишь дорога, да и то под копытами задних ног лошади. На воротнике от его дыхания вырастает с каждым новым выдохом всё набухающая и набухающая белая борода инея. За спиной Степана, на сене, укрытые тулупами лежим мы - мама, отец и я. Под скрип полозьев саней хорошо дремлется. Так хочется что-нибудь увидеть, что я проковыриваю рукавицей мех на отвороте полы тулупа, и сквозь образовавшуюся щель рассматриваю местность.
 По обе стороны дороги за полями тёмной полосой тянется лес. Кажется, что он отстает от нас, и мы убегаем от него. От быстрой езды в голове кружение, учащенно бьётся сердце, и от всего этого становится радостно.
 Вдруг на иссиня-белом просторе возникает яркое оранжевое пятно. Оно движется параллельно саням, не отставая от нас. Иногда взмывает вверх, а потом, пробивая снежный наст, ныряет в снег. Присматриваюсь. Да это же лиса. И кричу что есть мочи:
- Смотрите! Смотрите! ЛИСА!
 Сбросив с себя тулупы, родители с интересом наблюдают за её проделками.
- Хитрюга, однако, - проговорил Степан. - Сообразила, что от лошадиного топота мыши побегут в стороны от дороги, вот и жмётся рыжая к саням, мышкует.
 Отец же не проронил ни слова. Он наблюдал за всем происходящим, как за сказочным представлением, открывая для себя всё новые и новые красоты после долгих и серых лет пребывания в лагерях «великого усатого», так он, да и мама тоже называли Сталина. Незаметно для себя я уснул. Проснулся от лая собак.
- Вставай, приехали! - услышал голос мамы.
 Мама вносила в дом тулупы и сумку с едой. Степан распрягал лошадь. Вытер ей грудь, спину и бока пучком сена. Лошадь накрыл попоной, сшитой из нескольких слоёв мешковины. Заметил, что я за ним наблюдаю, объяснил:
- Лошадь-то разгоряченная. Застудится, если не поберечь.
Вокруг нас, виляя хвостами, суетились три огромных рыжих пса.
- Вот мои помощники. Знакомься. Они добрые, - и подозвал к себе собак.
Псы по очереди обнюхали меня и завиляли хвостами.
- Признали тебя. Ты им понравился. Ну, и дружите!
 Степан ушел в стайку, уводя за собой лошадь. А я затеял возню с собаками.
Вечерело. В печке потрескивали охваченные пламенем дрова. Мы ужинали. Степан и родители, наговорившись о войне, о совхозных делах, договаривались об охоте.
Теперь я смог как следует рассмотреть жилище Степана. Всё, как у Агафьюшки. Только не в пример её избе, жилая комната была огромная, но печь – словно пришла из дома старушки. С боку печки было устроено возвышение голбец - что-то вроде низкого сундука. Любопытствуя, я приподнял крышку этого сооружения. В открывшуюся щель увидел ступени, по которым можно было спуститься в подклеть.
 Дом Степана был старой постройки, и поэтому хорошо приспособлен к суровым сибирским зимам. Жилая часть дома возвышалась на подклети, где зимой находилась скотина и хранились для неё корма. Подклеть имела ворота с двух торцовых сторон: одни – для въезда, другие – для выезда. Так что груз в подклеть можно было ввозить на лошади.
 В зимнюю стужу такое устройство дома не только облегчало уход за скотиной, но и сохраняло тепло в жилом помещении: от скотины и от перегорающей подстилки под животными пол в доме был теплым, так что зимой босиком по нему можно было ходить.
Потолки в доме были высокие. Стены дома сложены из толстенных брёвен. В комнате днём было очень светло из-за большого количества окон. И, самое главное, интересное – это простенки между окнами. В одном из простенков висели ружья: одно, с двумя стволами и затейливыми курками – двустволка, другое, похожее на винтовку, но только с длинным и толстым стволом – берданка. На гвоздях, вбитых в брёвна, под ружьями, пристроились охотничьи ножи и пантронташи. В другом простенке висела застеклённая рама с фотографиями, частью пожелтевшими и поблекшими.
 После ужина легли спать: я с родителями – на печи, Степан – на широченной кровати, стоявшей в дальнем углу комнаты.
 Утром Степан поднялся первым и разбудил нас.
- Пора собираться, - ворчал он, расчёсывая растопыренной пятернёй лохматую голову и всклокоченную бородищу. – Вот так-то, самому приходится и кашу варить, и печь топить, – бубнил и бубнил он. - Плохо без хозяйки, – вздохнул, перекрестился. - Царство ей небесное. Однако хватит томиться, - приказал он себе.
 Мама - ставила самовар, Степан вытащил ухватом из печи чугунок с варевом, отец кромсал охотничьим ножом буханку хлеба. А я бродил по комнате и рассматривал незнакомые предметы. Ружья меня мало интересовали, чего-чего, а оружия всякого я уже насмотрелся. А вот фотографии были любопытные.
 На одной - стоял высокий красноармеец в будёновке, с шашкой на боку. На другой фотографии он же, но уже верхом на лошади. И ещё одна фотография заинтересовала меня: группа красноармейцев стояла полукругом, а в центре, у их ног, лежали, прислонившись с двух сторон к пулемету, два бойца. Среди группы выделялся красноармеец в кожаной куртке с орденом. Ко мне подошел Степан.
- Рассматриваешь?
- Ага, а кто вот этот красноармеец? – спросил я про всадника.
- Не узнаешь? Это я, - и указал на отдельно висевшую фотографию военного и с гордостью сказал. - Сынок мой, командир. Воюет с фашистами, – помолчал, рассматривая давно ему известные фотографии, смахнул рукой пыль со стекла, вздохнул, погладил раму. - Ладно, пойдём завтракать, да и в путь!
 Вывели под уздцы лошадь со двора, впрягли в сани – розвальни. Степан уложил в сани охотничье снаряжение: рогатину, берданку, топоры, веревки. Уселись, завернувшись в тулупы. Степан свистнул – и лошадь побежала. За санями трусили собаки. Мы с мамой остались скучать в доме и поджидать возвращения охотников. Мама очень беспокоилась за наших добытчиков медвежатины и не могла усидеть на месте ходила по дому, пытаясь что-то делать, и без конца вздыхала и ругала себя:
- Ну, зачем ввязались в эту историю?! Голова моя садовая, о чём думала? Один - старый, другой – больной! А медведь…
 А тем временем день разгорался. Охотники ехали молча. Дорога петляла среди деревьев. Лошадь иногда с ходу пробивала снежные заторы: редко кто ездил по этой дороге, если только лесовики. Доехали до оврага.
- Оставим лошадь здесь, - привязывая вожжи к дереву, сказал Степан.
Разнуздал лошадь, спустил чересседельник, задал корм: повесил торбу с овсом ей на голову. Сбросил с плеч тулуп, потуже затянул ремень на телогрейке, проверил, легко ли вынимается нож из ножен. Взвалил на плечо рогатину и пошёл вглубь леса, ориентируясь по зарубкам на стволах деревьев.
Вслед за ним шёл отец, накинув на шею ремень берданки, придерживая её, чтобы не начерпать в ствол снега. Несколько в стороне, утопая в снегу, след в след двигались собаки. Вдруг они остановились, насторожили уши, стали принюхиваться, потом сели и вопросительно уставились на охотников.
- Пришли, - сообщил Степан отцу. – Видишь повалившуюся сосну на косогорчике? Под ней, где торчат корни, и отдыхает наша добыча. Теперь надо осторожничать.
Степан передал рогатину отцу, взял длинную жердь, прислоненную к дереву и заготовленную, видимо, им ещё с осени, приказал отцу:
- Изготовь берданку - вгони патрон в ствол. В магазине – еще два. Заряды двойные и картечь. Коли стрелять придётся – поберегись.
Гуськом, друг за другом охотники пробирались к поваленной сосне. Собаки шли следом.
- Видишь парок? – указал Степан.
Отец присмотрелся. В сугробе, почти под стволом сосны, из небольшого заледеневшего отверстия чуть заметно струился пар. Не укажи на него Степан, так ни за что бы и не заметил.
- Спит крепко. Обтопчем снег перед берлогой: сподручней будет мишку поднимать, да и брать его легче станется, - предложил Степан.
Через некоторое время площадка перед берлогой была утоптана. Передохнув, Степан распорядился:
- Стань в сторонке, но так, чтобы, когда зверя подниму, был не за мной, а сбоку. Готовым будь и следи, ежели что не так пойдёт – то бей зверя в голову, не промахнись.
Отец изготовился. Собаки, обученные ходить на зверя, залегли в снег. Степан с жердью и рогатиной подошёл вплотную к берлоге. Положил рогатину себе под ноги, просунул жердь в отверстие, что парило теплым дыханием зверя, и начал ею тыкать вглубь. Нащупал мягкое. Ткнул, как следует – раздалось приглушенное ворчание. Степан изо всех сил налёг на жердь, и затем отскочил в сторону. Поднял рогатину. На солнце сверкнули два остро отточенных железных наконечника надетые на концы развилки рогатины. Зверь долго себя ждать не заставил: послышался рёв, злой и пугающий, и вдруг, из вздыбленного сугроба, показалась громадная голова. Медведь поднялся во весь рост, молотя лапами воздух, пошёл на Степана. 
Степан отскочил, воткнул конец древка рогатины в снег, наклонил её в сторону разъяренного зверя. Оба лохматые, почти одного роста, точно два зверя, противостояли друг другу - человек и медведь. Собаки рвали медведя за зад. Разъяренный зверь видел только одного врага – Степана, и не обращал внимания на собак. Медведь бросился на Степана - рогатка вошла в брюхо зверя, раздался треск – древко не выдержало, и медведь всей своей тушей навалился на охотника. Голова зверя с открытой ревущей пастью нависла над лицом Степана. Загребая лапами снег, медведь пытался обнять Степана, но обломок рогатины торчавший у него из брюха мешал ему. Собаки, обезумев, рвали медведя за задние лапы.

 Держа берданку наперевес отец подбежал к медведю, но никак не мог выбрать момент для выстрела: боялся ранить Степана. Решение пришло мгновенно: он сдернул с себя полушубок и набросил его на голову медведя. Медведь замотал головой, задрав её, замахал лапами, принялся рвать полушубок. Этого было достаточно, чтобы прицелиться. Грохнул выстрел, и медведь обмяк. Отец бросился вытаскивать Степана из-под медведя:
- Ну, как, цел?!
- Как видишь. Однако, ты ловок – сообразил, чем отвлечь зверя, - отплевываясь от снега и преодолевая напавшую на него икоту, проговорил Степан.
- Сообразить-то – сообразил, - поглаживая плечо, заболевшее от отдачи берданки, ответил отец. - Вот рука немного онемела. Вроде охота удачно закончилась!
- Закончилась-то - закончилась, - в тон ему ответил Степан. – Однако справились. Вот только косточки косолапый помял мне здорово. Но ничего, отлежусь, зима долгая. Слава Богу, что не загрыз – и то ладно. Да и ты пострадал, - смеясь, указал он на валявшийся в снегу изодранный в клочья полушубок отца. – Если бы ты не постарался, медведь точно сделал бы из меня такую же рвань, - и продолжил, – это дело уладим. Надо бы зверя вытащить на дорогу, пока не застыл. А что у тебя рука онемела – так дело обычное: берданка требует навыка, обвыкнешь.
 Налегке, добежали до саней. Встревоженная, наверное, выстрелом и лаем собак лошадь встретила их тихим ржанием.
- Не балуй! – Степан похлопал лошадь по шее и, видимо, успокоил её этим. С выпряженной из саней лошадью и припасенными для такого случая веревками охотники вернулись к медведю.
 Ты гляди, Николай, - и Степан, указывая то на медведя то на собак, пояснил. - Вот ведь собаки тоже звери, но они – умные звери. Понимают, что служат человеку. Могли бы порвать медвежью шкуру и наесться тёплого мяса. Да нет, хозяина ждут. Для хозяина добычу стерегут и не тронут её, пока не разрешу.
Вот бы разум такой человеку! Да не так устроено у нас, людей. Мы хуже зверей. Вспомни, как с немцами из Поволжья поступила власть. Да, власть, она – лютее зверя. Особо у нас, в нашей стране.
- Степан, да ты что разговорился? Чего тебя прорвало?
- Молчать надоело, а может, от радости, что живым остался! Я всю гражданку провоевал. Власть свою ставил. А вышло что? Где те крестьяне - труженики? В наших краях работящих мужиков, хозяев земли своей, почти всех загубили: кого в расход, кого на каторгу; хозяйства разорили; детей сиротами в мир пустили. Шеи деток красными тряпицами повязали. Наверное, чтобы помнили о пролитой родительской крови и боялись властей.
- Степан, да ты что разоткровенничился? А если я донесу!
- Брось, Николай! Земля слухом полнится. Мы знаем, что ты за человек. Да и про твои беды наслышаны. Урал от Сибири недалеко. У нас живёт тут один, пострадал в тридцатые годы, на принудработах - был на Урале.
- Да ты что? – прервал Степана отец. Кто этот человек?!
- Тогда, в тридцатые, из наших мест многих мобилизовали на Урал индустрию поднимать. Кто на СУГРЭС попал, а кто рыл котлованы под УРАЛМАШ. Сказывали они, вернувшись, домой, что на СУГРЭСе отличился молодой инженер. Толковый был, и его даже сам нарком Орджоникидзе наградил денежной премией. Жил инженер как все, в землянке, и работал не хуже других, да за рабочих заступался, а звали-то его Николаем, а фамилия – Тарасов, - помолчал немного. - Как ты появился у нас, так сразу и признали тебя. Да ещё рассказывали, что тебя за то, что заступился за невинно осужденных – это уже на Уралмаше было – посадили, тройка осудила. Об этом весь УРАЛМАШ гудел. Газетёнки народ почитывал, а в них эти дела и прописаны были. Так вот мы и решили, что ты – мужик стоящий, поэтому – молчок.
- Ну, и дела! – только и смог выговорить отец.
- Не беспокойся, у нас всё по справедливости, - успокоил отца Степан.
- Вот так медвежья охота! – не переставал удивляться отец.
 Степан с отцом приладили верёвки к задним лапам медведя, другие концы верёвок – к гужам хомута, и, заупрямившаяся, было лошадь, потащила зверя по намеченной в снегу тропе. Собаки следовали за тушей, слизывая со снега капли крови, сочившейся из ран медведя.
Охотники выбрались из чащобы к саням. Туша остывала, поэтому принялись без отдыха за дело. Высвободили из уключин саней оглобли, уложили их концами на отвал саней. С помощью лошади, и не щадя своих сил, втащили добычу в сани. Накрыли тушу медведя попоной, закидали поверх сеном, наладили сани, запрягли, пугливо фыркающую лошадь, и тронулись в обратный путь, домой.
 Заслышав лай собак, мы с мамой выскочили на крыльцо. К дому подкатили сани. Охотники вылезли из саней, отряхиваясь от приставшего к одежде сена.
- Принимай добытчиков! – с довольным видом произнёс Степан.
- Слава Богу, вернулись! А где же добыча? – спросила мама.
- Вот она! – отец сдёрнул попону с туши медведя.
- Ничего себе зверюга! – удивляясь, произнесла мама. - И как вы только справились!
- Идите в дом, простудитесь, - отправил нас в дом отец. – Расскажем.
 Через открытые входные ворота лошадь, понукаемая Степаном, втащила сани с тушей медведя в подклеть. Плотно закрыв ворота за санями, Степан выпряг лошадь и вывел её, всхрапывающую и косящуюся на тушу медведя, во двор через небольшую дверь, устроенную в других воротах. Вскоре он вернулся, неся зажжённый керосиновый фонарь.
- Надобно вздёрнуть медведя. Пусть кровь стечет, да сам он отвиснет: шкуру легче снимать будет, - предложил Степан.
 При помощи полиспаста подняли медведя за задние лапы под самый потолок. Внимательно осмотрев зверя, Степан произнёс:
- Что-то у него голова свободно болтается, словно оторванная, - покрутил голову из стороны в сторону и одобрительно заметил. – Ты же ему позвонки перебил! То-то я удивился, что медведь враз обмяк. А говорил, что не охотник! И бывалому-то охотнику не всегда удается так ловко уложить зверя.
 Вечер прошел за сытным и обильным ужином, до пота, чаепитием. Разговоры велись вокруг охоты, её удачливости. Правда, Степан в рассказе о том, как брали зверя, умолчал о своей оплошности, но когда мама спросила его:
- Степан, а почему рогатину сломали? - пришлось ему признаться.
- Сплоховал я, оступился. Видно, упор рогатки в снег плох был.
И он в подробностях рассказал, как медведь брызгал слюной ему в лицо, как пытался загрызть и лапами порвать, да, спасибо Николаю, отвлёк полушубком зверя и сразил его одним выстрелом.
- То-то я удивилась, когда полушубок в дом внесла. Ну, ничего, я за ночь починю его.
- Софья Александровна, не стоит он того! У меня про запас есть полушубок. Как раз Николаю подойдет!
Этим и закончился день счастливой охоты.

05.08.2021 в 15:40

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: