Элеонора Дузе - 1

Элеонора Дузе[1]

Когда Элеонора Дузе совершила свое первое турне по Европе, Франсиск Сарсэ[2] сказал, пожимая плечами: "Может быть, я ничего не понимаю, но у нее совсем нет стиля". В сущности, Сарсэ был глубоко прав. Ему только следовало при этом не пожимать плечами, а сказать: "Я до сих пор думал, что все сценическое искусство ограничено существующими стилями, а приехала Дузе, и оказался еще новый сценический стиль -- стиль Элеоноры Дузе".

 Быть может, стиль Дузе неясно и не сразу складывается теоретически, но он чувствуется всем нашим существом. Этот стиль мы сами. Этот стиль -- наша современность, наш напряженный, усталый, надорванный, мятущийся, беспокойный век. Это стиль "зачатия", как бывает стиль упадка и возрождения. Я думаю, что когда-нибудь его так и окрестят.

 Все образы, созданные Дузе, носят печать этого стиля. Магда в "Родине", Маргарита Готье, "Вторая жена"[3], "Нора", "Жена Клода", далее "Трактирщица" и "Клеопатра"[4] -- все они представляют, в сущности, вариацию одного и того же женского облика. Я не хочу этим сказать, что Дузе повторяется, что она однообразна, что она пренебрежительно относится к авторским заданиям и к материалу пьес. Но все эти женские образы представлены в особом свете. Все они прошли через какую-то незримую лабораторию ее духа, где претворились по ее, Дузе, образу и подобию, а ее образ и подобие -- это, можно сказать, экстракт, вытяжка самого типического и больного, что заключено в современности.

 Дузе прежде всего являет собой образец гениальной неврастении. Мелькание поз, движений, мимической быстроты, даже некоторое, быть может, излишество всего этого -- физические черты неврастении. И за этими внешними проявлениями неврастении немедленно угадывается неврастенический дух. Физическая неустойчивость организма -- колеблющаяся фигура, мелькающие руки, которыми Дузе как будто старается поддержать равновесие, -- находится в соответствии с неустойчивыми желаниями, с неудовлетворенными стремлениями, с беспокойными порывами сердца. Ни одна из героинь Дузе не умеет смеяться без внутренней горечи и не умеет жить без внутренней печали. Ее женщинам совершенно недоступна наивная, беззаботная, инстинктивная, растительная радость жизни, которая охватывает здоровых людей. Даже Джульетта Дузе, несмотря на трогательную красоту шекспировского образа, как будто заключает в себе роковое начало. Точно это наивность, потому что Джульетта еще ничего не знает, но ее самое смущает и терзает эта наивность. Для иных наивность -- счастье; для Джульетты Дузе -- это беспокойный кошмар неведения и смутного предчувствия.

 Сравните Маргариту Готье в исполнении Дузе с Маргаритой Готье у Сары Бернар. Какие это разительные противоположности! Маргарита Готье у Сары Бернар сохраняет все черты социального класса или типа. Артистка ни на минуту не забывает сама и не дает забыть другим, что она прежде всего "дама с камелиями", с которой случилась довольно редкая, однако возможная история. Ее поглотила профессия. Это не условность для нее -- веселье прожигаемой жизни. У нее это вошло в плоть и кровь. Она вся какая-то дрессированная. Натура, нравственные запросы души, влечение сердца -- все это приобретает совершенно особые черты и свойства -- именно черты и свойства социального типа.

 У Дузе совершенно иное. Она вне времени и пространства. Ее Маргарита Готье производит такое впечатление, словно весь век прожила страдалицей. Ее внешняя жизнь не имеет ничего общего с внутренней. Снаружи происходят обычные дела и автоматически повторяются обычные положения, но в глубине души сияет яркая, золотистая, хрустальная правда... Это не дама полусвета, это носительница скорбного идеала, и она словно в гостях у себя дома и чувствует себя дома только в гостях. Она та последняя, которая будет первой, та нищая, которая богаче всех богатых, та кающаяся Магдалина, которая целомудреннее добродетельных жен, ибо она дошла до целомудрия правдой стремлений, а те живут в нем силой привычки.

 Смерть Сары Бернар трогательна потому, что она неожиданна. Смерть Дузе трогательна тем, что ее нельзя избежать. Она живет только до тех пор, пока в ней не погасла искра идеала, и она знает, а с ней знают все, что тот день, когда эта точка сверкнет в последний раз и потухнет, -- погрузится в бесконечный мрак ее собственное существование.