Назвав Сальвини Симплициссимусом, в самом лучшем и, так сказать, святом смысле слова, я отнюдь не стремлюсь к умалению этого колосса театра. Простота Сальвини была не только простотой великого реализма, но и составляла принадлежность, так сказать, его сценическому амплуа. Он играл "простаков". Первые режиссеры едва ли ошиблись, определяя характер дарования. Сальвини поднял свое амплуа до области высокой трагедии, но основные, неустранимые черты его духа -- были чертами "простака": наивность жизни, созерцания, и действия.
Натура определяла и его театральные вкусы. Не только классические предания, на которых Сальвини был воспитан, но и голос его природы восставал против современности. Вся позднейшая итальянская школа артистов -- Цаккони, Эммануэль, Новелли -- была для Сальвини уже "порченой" -- примесью неврастенического, больного века. Судя по некоторым отзывам Сальвини, он и к Дузе относился сдержанно. И в Дузе были сложность, надрыв, сомнение, скепсис, переоценка ценностей морали. А Сальвини был, как скала, -- весь догмат. Из приведенного в начале статьи отрывка его речи видно, как догматически он верил в принципы морали, проповедовавшейся в старое время с театральных подмостков. Здоровье духа -- вот догмат морали, допустимой в театре. Здоровье духа -- вот единственная форма также и сценической трактовки. Простые средства -- убедительная и доказательная речь, определенные и яркие движения -- такова основа сценического искусства в мыслях и в игре Сальвини.
С Томмазо Сальвини сошел в могилу целый век. Как старый, могучий дуб, жил Сальвини среди мелкого кустарника, кривых, извивающихся вязов, высоких, но тонких тополей... Наконец, свалился и дуб. А лес шумит -- по-новому и по-иному.
Свободное копирование
