Я познакомилась с Сергеем Якобсоном на рождественской вечеринке у Тины Уоссон в 1949 году. Высокий, элегантный вдовец с тринадцатилетним сыном, он работал в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне руководителем отдела иностранных дел Законодательного управления Конгресса. Он родился и вырос в Москве, но считал себя берлинцем: ему было семнадцать лет в 1918 году, когда его семья переехала в Берлин после большевистского переворота. Я была знакома с его старшим братом Романом, профессором Колумбийского университета. Он был одним из рецензентов учебника русского языка, который я готовила вместе с Андре фон Гроника, еще до выхода в свет. Роман и его жена Сватя гостили у Уоссонов в эти праздники, и на следующее утро Сватя мне позвонила и сказала, что Сергей обо мне расспрашивал после того, как я уехала на другую вечеринку, и очень огорчился, узнав, что я замужем.
Это, однако, не помешало Сергею позвонить мне и пригласить меня пообедать с ним на следующий день. Я подумала: «Почему нет?» Роман имел репутацию волокиты, но о Сергее я ничего не знала, мы просто пошли в «Русскую чайную», недалеко от «Голоса Америки».
Это был очень приятный обед. Сергей говорил о своей работе и о сыне Денисе, мать которого, первая жена Сергея, умерла при родах. Он проводил меня до моей работы и в тот же день вернулся в Вашингтон.
«Какой интересный и культурный человек, — думала я, — жаль, что он живет не в Нью-Йорке». Он позвонил на следующий вечер, чтобы поблагодарить меня за то, что согласилась с ним пообедать, и попросил принять от него маленький подарок — пару теплых перчаток: провожая меня после обеда, он заметил, что я без перчаток и мои руки мерзнут.
Тронутая этой неожиданной заботой, я позвонила ему, когда получила по почте его подарок. Никогда я не видела таких великолепных, дорогих, подбитых мехом кожаных перчаток! В них было действительно очень тепло.
Через несколько дней Сергей позвонил и сообщил, что приезжает в Нью-Йорк на уик-энд. Не могу ли я поужинать с ним в субботу и пообедать в воскресенье? Я начала понимать, что Сергей решил серьезно за мной ухаживать, и приняла оба приглашения. Почему бы не завести «роман» с очаровательным, культурным, хорошо воспитанным мужчиной?
Эйб был обрадован, услышав о Сергее. «Иди, иди. Он вдовец, он наверняка хочет на тебе жениться. А если он тебе нравится, так еще лучше: мы можем начать оформлять развод».
«Не так быстро, — запротестовала я. — Я только что его встретила... это всего-навсего приглашение в ресторан!»
Но Эйб оказался прав. Во время ужина в дорогом ман-хэттенском ресторане Сергей был ко мне очень внимателен. Он отвез меня домой на такси, поцеловал обе руки при прощании, а во время обеда на следующий день сделал мне предложение. Очень формально, очень корректно он сказал, что полюбил меня, что я именно та женщина, которую он ждал все эти одинокие годы вдовства. Ему сорок восемь лет, у него хорошая работа в Вашингтоне, он может обеспечить мне и моей дочери достойный дом и достойную жизнь. И Сергей попросил меня серьезно подумать над его предложением. Он также смел надеяться, что я отвечу взаимностью и с радостью разделю с ним свою жизнь.
Все это было сказано спокойно, но проникновенным голосом, без взрывов страсти и отчаянных криков «Ах, я тебя люблю!». Это было самое обстоятельное предложение брака из девяти, которые мне делали в течение моей жизни. Тем не менее...
«Но я замужем», — сказала я. Он посмотрел на меня и спросил: «Но любите ли вы своего мужа?» Что я могла сказать? Счастливые замужние женщины не принимают приглашения на обед от одиноких мужчин, с которыми они познакомились на вечеринке. «У нас "современный брак", — смело ответила я. — Мой муж и я — друзья, и мы семья ».
«А ваш муж действительно вас любит? — продолжал Сергей. — Вам нравится такая жизнь?»
Я начала чувствовать себя неловко. Сказать ему правду значило бы поощрить его ухаживания, дать ему надежду. Я находила Сергея очень привлекательным, но это становилось уж как-то слишком серьезно. Я произнесла обычные банальные фразы: я очень польщена его предложением, он очень интересный и очаровательный мужчина, но... я совсем не несчастлива в своем браке.
Сергей, вероятно, ожидал услышать нечто подобное. Хотя он выглядел разочарованным, он явно был готов к долгой осаде и уже почти выработал стратегию ухаживания за мной.
«Все, о чем я прошу сейчас, — сказал он, — это чтобы вы серьезно обдумали мое предложение. Можете мне это пообещать?»
«Да, я обещаю», — ответила я.
«Я очень благодарен. Я знаю, что вы не только красивая, но и очень великодушная и отзывчивая женщина», — сказал Сергей. Я не ожидала такой реакции.
По дороге обратно в «Голос Америки» мы говорили о вашингтонской политике, о моей дочери и о том, как ему хотелось бы с ней познакомиться. Я испытала облегчение, почувствовав, что никакого давления нет — казалось, он просто радовался тому, что он со мной. Когда мы прощались, Сергей попросил разрешения позвонить мне через пару дней. «Конечно», — ответила я.
Я получила красивый шелковый шарф из модного магазина с нежной запиской, вложенной в пакет. Сергей звонил из Вашингтона три-четыре раза в неделю: «Просто хотел услышать ваш чудесный голос... Расскажите, что вы делали сегодня».
«Это очень умный человек, — заметил Эйб. — Он ухаживает за тобой старомодным образом, вы оба русские, так что, я думаю, это даже лучше».
И действительно, мы оба были очень русские. Хотя Сергей стал гражданином Германии, а я думала, что стала настоящей американкой, наши корни уходили глубоко в русскую культуру. Когда мы были вместе, мы чувствовали себя «дома», на знакомой почве, образованной детским воспитанием и русской школой. Сергей избежал травм Гражданской войны и жизни при советской власти, но мы оба знали, что такое пережить социальную дезориентацию, потерю привычной комфортабельной жизни и определиться в новых условиях новой страны.
Свободное копирование
