Из далекого прошлого - 55

<"Тотьма,> 5 февраля <1865 года>

   "Тереза" твоя получена, и Благосветлов писал мне по поводу ее: "Людмила Петровна прислала мне начало перевода одного хорошего романа, и я думаю, что выбор ее был удачен"..."

<"Тотьма,> 8 февраля <1865 года>

   За предложение о разделе семьи благодарю. По только за кого ты меня принимаешь?.. Здесь климат сибирский, разные детские болезни, дети мрут как мухи. Неужели тебе не шутя пришла мысль послать Колю в такой Севастополь? И неужели ты думаешь, что я соглашусь на это? До сих пор я не питал к Коле никакого чувства, но теперь его полюбил ужасно. Но я люблю его тем чувством, как люблю Мишу, то есть как будто это Ммша двух лет или нечто подобное. А специального чувства, особенного для Коли, у меня нет, потому что его не видел.

   Получив твое письмо, я плакал, но это были слезы приятные: прошиблась во мне последняя кора. Прощай, мой милый дружок. Расцелуй Мишу и Колю".

"<Тотьма,> 8 февраля <1865 года>

   Друг Людя! Пред самым, о -- нет, не так. Мои письма, как тебе известно, идут через исправника, и точно так же я получаю все с почты. Сегодня, когда мое письмо к тебе уже было готово, исправник привез мне повестку на десять рублей. За посылкой я отправился на почту с полицейским надзирателем: оказалось шерстяное (байчатое) одеяло, о котором мне никто не писал ранее ни слова, и лексикон Рейфа. Надзиратель приехал с почты ко мне, следовательно, рассматривать вещей было некогда; я только черкнул слово к тебе, что одеяло и книга получены, и отправил письмо к исправнику.

   Твое письмо -- письмо чистого и благородного человека; но следует ли тебе предлагать мне Колю? Я знаю, что моя жизнь будет полнее, но нужно делать не то, что лучше одному, а что лучше многим. Если Коля останется у тебя, он не рискует ни здоровьем, не рискует возможностью получить дурной мужской уход вместо ухода матери, ни, наконец, лишить твою жизнь и людей, окружающих тебя, той полноты, какая принадлежит вам по праву. Ну а если Коля умрет? Во всю жизнь я не прощу себе этого. Мой климат не твой климат; мой уход не твой уход. И мне кажется, что я рассуждаю правильно, если решительно отказываюсь от присылки Коли в Тотьму. Но, может быть, меня переведут в другую, менее вредную губернию, куда и сообщение будет лучше: в таком случае я попрошу тебя отпустить Колю ко мне погостить на месяц или на два и затем отправлю его опять к тебе. Конечно, мне было бы приятно увидеть и Мишу.

   Письмо твое дало мне надежду, что здоровье твое скоро совсем поправится. Дай бог тебе всего хорошего, а главное -- спокойную и бестревожную жизнь. Последние три года были годами трудными, и ты вынесла их истинным молодцом, если не считать болезни, но и болезнь пройдет на берегу Женевского озера. А много бы я дал, чтобы приехать к тебе. Я даже не могу себе представить, в каком виде вышла бы моя радость. Это было бы для меня чувство совершенно новое, неиспытанное, потому что я хотя и радовался на своем веку, но такой радости, какая бы была тогда, мне иметь никогда не приходилось. Целую тебя и всех твоих. Целую Колю и Мишу. Уж мне кажется, что ты любишь Мишу меньше. Милый мальчик -- поцелуй его от меня: от папы. Вспомнил о Мише, и прошибло меня; точно в равелине -- и писать больше не буду. Прощай, друг".

"<Тотьма,> 14 февраля <1865 года>

   Не то чтобы были у меня особые развлечения; но раза четыре был на чужих блинах. Впрочем, к чести Тотьмы нужно сказать, что еда здесь умеренная и не существует того дикого хлебосольства, какое бывало в губерниях с помещичьим элементом. Причина этого не в исключительных или каких-нибудь чрезвычайных добродетелях тотемцев, а просто в том, что Тотьма город чиновничий и очень бедный.

   Впрочем, несмотря на масленицу, я написал все-таки шесть листов, в семь дней, второй статьи "Тотьма", и хотя статью еще не кончил -- пишу девятый лист, но завтра и первого дня поста принимаюсь за "Домашнюю летопись". Кажется, я уже писал тебе, что Благосветлов не только предложил мне писать ее, раз в два месяца, по даже объявил об этом в декабрьской книжке. Если бы ты знала, что сделала цензура с моей статьей в этой книжке! Из трех листов вычеркнула ровно полтора, и ничего в статье не поймешь. Покорнейший слуга -- на подобные темы писать вперед не стану.

   Я писал тебе, что жить здесь дешево, но это не мешает мне тратить много денег. Рублей двадцать -- нет, поменьше -- истратил на вздоры, остальные -- на дело. Маша мне пишет: "Людинька писала, что хочет послать к вам Колю, а если вы не согласитесь "его взять, то отдать его нам". И потому Маша просит меня уступить сто ей, полагая, что он, может быть, стеснит меня в моих занятиях. Но как в то же время ей пришла и другая мысль, что, может быть, его присутствие будет развлекать меня "...в таком случае,-- прибавляет она,-- я готова отказаться от своей просьбы уступить его мне". Из этого я вижу, во-первых, что Маша никогда не собиралась ко мне, как писала ты ранее; а во-вторых, что Колю решили спровадить во что бы то ни стало из родительского дома. А потому уж я, конечно, пожелаю иметь его у себя и не уступлю Маше. Теперь я тоже думаю, что мой климат не хуже подольского".

"<Тотьма,> 22 февраля <1865 года>

   С тех пор как я на свободе, я стал писать совершенно другой манерой, гораздо свободнее, с фамильярным оттенком. Пишу я совершенно искренно, то есть не измышляю фамильярности, а как ложится под перо; но как это не то, что было прежде, то, пожалуй, тебе и не понравится. Если будешь читать мои статьи, то напиши; но только не по-спартански, как ты имеешь привычку делать, ас некоторыми подробностями.

   Три месяца только, а мне кажется, что я живу здесь бесконечное пространство времени. Впрочем, я не скучаю, и поработавши дома, в восемь часов отдыхаю в разговоре, подчас остроумном, но вообще заставляющем меня смеяться. Ты, верно, думаешь о Тотьме как о лесном болоте где-то там на севере, но Тотьма из уездных городов Вологды самый передовой, и меня немало удивило, что я встретил здесь людей с таким образом мыслей, какого в уездном городе ожидать нельзя.

   Сегодня у меня производилось мытье полов, и потому я наслаждаюсь теперь такими ароматами, которые происходят из смешения усердия здоровенной деревенской бабы -- усердие, разумеется, не пахнет, но я выражаюсь так из деликатности -- с запахом досок, пропитавшихся вонючими помоями. Но за это в окно смотрит солнце, и начинает таять с крыш. Это располагает меня к весенним мыслям, и я уже составил себе план переехать на лето в деревню, примыкающую вплоть к. городу. По-видимому, все равно. А нет. Там и дома другого вида, и поле рядом с двором, и тише городского, одним словом -- деревня и деревенский запах".

"<Тотьма,> 28 февраля <1865 года>

   Сегодня у меня расстроены сильно нервы. Когда я бываю в обществе, то, конечно, никто не подумает, чтобы я был такЪлаб. И как мне легко расстроиться; стоит только лечь спать в двенадцать часов, а встать в шесть. Но в обществе нервы мои натягиваются тотчас же, как струны, и я, по-видимому, здоров, крепок и даже весел, а между тем мне тоска".