Кызыл-Арват

Кызыл-Арват

 Редко можно увидеть плачущего мужчину. Редко. Но сколько обиды, душевной боли, бессилия в маленьких капельках горя. Видя такую горечь, невольно сам становишься соучастником этого переживания.

В метеогруппе нашего полка (Польша, год 1967) служил капитан. Старше меня, хохол (говорил с глубоким украинским акцентом), заметно выше меня… Как и большинство украинцев, служил честно, добротно исполнял обязанности офицера-синоптика. Миша Чубенко. Был он общительным, добродушным, отзывчивым; все офицеры звали его просто «Миша». Его взрослая дочь, радость и надежда отца, училась в Союзе в институте. Жена его – видная женщина – была всегда одета со вкусом, держала себя независимо ни от кого; выгодно отличалась от большинства женской половины гарнизона. Но, то ли материнские хлопоты о дочери, жившей одной, то ли ещё какие причины заставляли её очень часто ездить на родину, по нескольку раз в год. И Мишу ни с того, ни с сего, как нам показалось, вдруг (в 24 часа) перевели служить в Союз.

 Высокое начальство нам объяснило применение этой меры тем, что жена Миши, прикрываясь поездками к дочери, занималась спекуляцией. Так и осталась в памяти зарубка -- «За спекуляцию жены».

 Прошло года три. Наш полк (другой полк, собранный со всего Союза для подготовки к войне с израильтянами за «Свободу Египта») летел из Мары в Астрахань для боевых стрельб по воздушным мишеням. Первый, сравнительно небольшой отрезок (Мары – Кызыл-Арват) перепрыгнули легко и наша группа сразу же начала готовить самолёты для второго, очень большого отрезка пути (Кызыл-Арват – Астрахань), большая часть которого проходит над Каспием, остальная – над всё той же громадной мёртвой пустыней Кара-Кум. Да и граница рядом: так уж приучены истребители постоянно искать и ожидать врага. Вот полк готов и весь руководящий состав собрался на КП, где нас крепко огорчили: нашему перелёту на сегодня запрет, «т.к. будут сажать космонавтов». Как будто нельзя было это сообщить хотя бы накануне, чтоб не заставлять 40 лётчиков и массу других специалистов ночевать чёрти где.

 Но… нет худа без добра: посмотрим что такое Кызыл-Арват.

 Полупустыня, т.е. та же мёртвая земля, но со следами травы (видимо, весной была трава, а сейчас, в середине лета, просто редко торчащие «бодылки»). На юге видна гряда гор. Но не таких, как Киргизский Ала-Тау (почти 6000 м высоты), а всего около 2500 м, т.е. постоянного снежного покрова на них нет и, следовательно, воды с гор нет. А весь этот ареал снабжается водой, только если в горах пройдёт дождь ( ??? ). Жара – ужас! Ни ветерка, ни ветриночки! Гарнизон около 5 км. от города. Взлётная полоса гудроновая; жара этот гудрон плавит «до каши», поэтому днём летают только с грунта. Пылища невообразимая: пара взлетит – жди, когда пыль осядет или её снесёт в сторону. Вода в гарнизоне только привозная. Специальная «автобочка» целый день мотается в город «по воду» и привозит для кухонь и многочисленных душей чуть подсоленную мутноватую жидкость. Вот и возле штаба – КП сколочен примитивный душ и наши лётчики после приёма «водной процедуры» изнывают от жары в тенёчке.

 -- Тов. подполковник! И.В.! Ну сходите в душ! – а я знаю, что облегчения сеанс посещения этого скромного заведения не принесёт.

 -- Ну, да ладно, уговорили! – наконец соглашаюсь и… Так и есть: горячая под солнцем вода нисколько не освежает, а простое одевание примитивного белья и комбинезона на этой жаре приводит к обильному обливанию потом. Лучше неподвижно сидеть в тени – легче переносить зной.

 Сам город маленький. Как и во всей Средней Азии, все окна на первом этаже зарешёчены. Единственная коляска продаёт газированную воду: «Вам с сиропом? Без?» Такая же мутновато солоноватая и почти не охлаждённая. Очень красиво отделаны бетоном берега речушки и ажурные пешеходные мостики через неё. Красивы, но в самой реке ни капли, ни единой капельки воды нет. И следов влаги нет. Только осенью-зимой-весной, если в горах будут осадки, бурный поток наполняет русло и драгоценнейшая летом вода, ограниченная в городе красивыми берегами, с рёвом несётся в пустыню и исчезает в песках, не впадая никуда, ни во что, только даёт кратковременный импульс растениям, превращающим те же мёртвые Кара-Кумы в прилегающие к горам полупустыни. Зелени в городе никакой нет. Только в центре городка рощица запылённого карагача изображает то ли парк, то ли сквер. Всё, больше никаких деревьев мы не видели. Вот и весь Кызыл-Арват.

 И сижу я в тени и беснуюсь нерасторопностью какого-то начальства, которое не удосужилось сообщить КП Воздушной Армии, что «завтра вам запрет», т.к. «будет не до вас». И придётся нам тут ночевать. В Марах-то уже привычнее.

От КП отделяется тощая и такая же, как все, потно-запылённая фигура и направляется к метеоплощадке для ежечасного снятия показаний силы и направления ветра, температуры, влажности и пр. данных. Присмотрелся… Конечно, это он.

 -- Миша! Чубенко!

 Оглядывается. Точно! Он! Я вскочил и – к нему. Он подбежал ко мне и от неожиданности и сказать ничего не мог, только «Товарищ подполковник!» и зарыдал, да такими горючими слезами, уткнувшись в моё плечо.

 -- Миша! Ты что? Возьми себя в руки! Люди смотрят!

 А он и сказать ничего не может… Наконец, «Поихалы до мене! До дому! Вы же тут заночуете!» Отказался я: не гоже от своих отрываться, да и жену (я считал—виновницу его перевода перед самой пенсией из европейского рая Польши в этот.. Кызыл-Арват) не хотел видеть. А теперь, сейчас, подумал, подумал и решил, что, если б он чувствовал себя виноватым, не был бы таким откровенным в слезах.

Жестоко с ним обошлись. Хотя «не бывает дыма без огня». Вспоминается что-то и о сепараторе для молока, который жена Миши везла в Польшу (явно не для себя) и ещё кое-какие детали её вояжей… Вот и рыдал Миша на моём плече, сравнивая рай годов в Польше с дикими условиями Кызыл-Арвата; рыдал, может быть, и, ропща на судьбу, которая свела его с женой, т.к. он (мне хочется верить!) не знал о махинациях своей суженой. Нет, не могу ничего утверждать решительно, но, и не могу не поверить искренности душевной боли, капавшей на моё плечо. Как вспомню открытый взгляд честного офицера, всегда безоговорочно отдававшего себя делу, так до сих пор жалею, что не поехал к нему и не поговорил откровенно, начистоту, чтоб хоть немного, поверив в лично его невиновность, облегчить ему душевную боль.

 Узнать бы сейчас, что было на самом деле, как сложилась его дальнейшая судьба, как кончил он службу, где он и что он.