ГЛABA ДЕСЯТАЯ
Первые годы моей службы на сцене. -- Балеты "Наяда и рыбак" и "Теолинда".-- Опера "Роберт-Дьявол".-- Балеты "Золотая рыбка", "Корсар", "Конек-Горбунок", "Дочь фараона". "Две звезды", Трильби", "Катарина" и "Камарго".-- Приглашение в Америку
10 сентября 1867 г. стало в моей жизни знаменательной датой. В этот день состоялся мой первый Дебют как балерины на большой сцене.
Я выступила впервые перед публикой в старинном балете Перро "Наяда и рыбак", выбранном для моего дебюта моим учителем Гюге и разученным мною еще в Театральном училище. Под руководством Гюге прошла я и всю партию Наяды. Гюге не оставлял меня своими указаниями и на репетициях, которые вел балетмейстер Петипа и на которых он обязательно присутствовал. Такое внимание Гюге к моему дебюту было вполне понятно. Испытание его ученицы являлось косвенно испытанием его самого как учителя. Вместе со мной Дебютировала в партии Джианины, моей соперницы в сердце рыбака Маттео, моя подруга Канцырева. Партию Маттео исполнял Гердт.
Балет "Наяда и рыбак" уже в то время считался "старым". Он производил фурор лет двадцать до того в исполнении известной балерины-итальянки Карлотты Гризи и нашей Андреяновой, но с тех пор балетное искусство успело шагнуть далеко вперед. Артисты и публика привыкли к балетным спектаклям куда более богатым хореграфическим. и драматическим содержанием, а также более роскошным по мизансценам, чем довольно-таки скромная "Наяда" с ее незначительным количеством, танцев и незатейливым сюжетом. Впрочем, для меня танцовальную часть балета кое-чем обновили, и мне было что показать зрителям. Очень большую неприятность доставили мне таможенные затруднения, вследствие которых осенью 1867 г. нельзя было получить из-за границы танцовальных башмаков. Мне предложили башмаки московского изделия,, но они мне показались такими грубыми и ненадежными, что танцовать в них я не решилась. Как оказалось, я была совершенно права. Я рискнула надеть московские башмаки для сцены у колодца в предпоследней картине, где у меня танцев в собственном смысле не было, и мои туфли почти тотчас же треснули. Танцовала же я весь балет в старых башмаках.
Скажу откровенно, что на этом спектакле я вовсе не волновалась. Я была вполне уверена в своих силах и знала, что своей партии не провалю. К тому же со мной танцовал мой обычный па школе партнер Гердт, а с ним я была "как за каменной стеной". Беспокоиться за какой-либо "прием" со стороны публики мне также не приходилось,-- меня тогда еще никто не знал.
Дебют мой признали удачным. Критика отозвалась очень сочувственно. Обвиняли меня, кажется, только в некоторой холодности в мимических сценах. О своих танцах в "Наяде" могу сказать лишь очень немного. Вообще моих вариаций за время пребывания на сцене моя память почти не сохранила. Помнится, в первом действии балета был очень эффектный момент, когда я, появившись из-под сцены среди группы неаполитанских рыбаков, становилась на так называемый "арабеск" -- на выступ весла в руках одного из них, изображавшегося танцовщиком А. Н. Богдановым. Тот это весло медленно опускал, и я начинала адажио. Кроме того, вспоминаю "танец с тенью" в последней картине, при лунном освещении сцены, прелестный поэтической номер, который я танцовала с Гердтом. Номер этот всегда пользовался хорошим успехом и впоследствии я охотно исполняла его в разных дивертисментах. После дебюта я танцовала "Наяду" несколько раз.
Вскоре после этого, по личному желанию балетмейстера Сен-Леона, мне поручили его балет "Теолинда, или Дух долины". Мне это очень льстило, так как в свое время "Теолинда" являлась репертуарным балетом такой крупной хореграфической величины, как Муравьева, которую я, таким образом, была призвана заменить. Как я уже не раз говорила, все балеты, поставленные Сен-Леоном для Муравьевой, отличались большой технической трудностью партии балерины, рассчитанной на "филигранное" мастерство этой замечательной танцовщицы. Мой учитель Гюге забеспокоился за меня, опасаясь, что я не справлюсь с танцами "Теолинды". Он отправился к Сен-Леону просить его несколько облегчить мою партию, в виду моей молодости и неопытности. Ответ балетмейстера был довольно категоричен:
-- Если она не может танцовать так, как балет поставлен, пускай совсем его не танцует.
"Теолинду" я танцовала в конце ноября и сначала, конечно, трусила, но балет у меня прошел без сучка, без задоринки, и все "муравьевские" трудности я исполнила совершенно точно. Потом я к Сен-Леону за его "непримиримость" не питала ничего, кроме самой искренней признательности.
Если я смогла успешно заменить Муравьеву, -- значит, имела данные, чтобы полагаться на свое мастерство и свои силы. Мне уже не могли быть страшны никакие балеты. Состав участников "Теолинды" был первоклассный. Духа долины играла Радина, мою соперницу, дочь фермера,-- Кеммерер, ее отца -- Стуколкин, жениха -- Л. Иванов. Репетировал балет Сен-Леон. Ему почти не приходилось делать мне указаний, так как я сама отлично знала "Теолинду", перевидав в ней на репетициях и спектаклях несколько разных исполнительниц заглавной партии. Вообще, мы все учились главным образом "в приглядку". Так овладевали мы и танцами и мимическими сценами. Единственным пособием для последних могла служить нам программа балета, но в большинстве случаев к ней обращаться не было надобности.
Сам Сен-Леон остался так доволен моим исполнением "Теолинды", что тотчас же стал меня уговаривать уехать за границу и брался устроить мне ангажемент. Однако против этого восстала вся театральная дирекция, с которой я была связана обязательством отслужить на петербургской сцене десять лет в возмещение расходов по моему воспитанию.
"Теолинда" вошла в мой репертуар, и мне пришлось выступать в ней неоднократно.
Свободное копирование
