Другой моей товаркой по школе и сцене, вместе с которой мне пришлось работать в продолжение почти всей моей службы в театре, была Евгения Павловна Соколова, поступившая на сцену двумя годами позже меня. Ее репертуар был строго отграничен от моего. В него входили: "Эсмеральда", "Фиаметта", "Своенравная жена", "Дон-Кихот", "Пакеретта" и поставленные для нее балеты "Приключения Пелея", "Млада" и "Роксана", а также пустячок "Жертвы Амуру" и крайне слабый балет Петипа "Кипрская статуя". Немногими балетами, в которых мы танцовали обе, были: "Конек-Горбунок" и "Корсар"; после моего ухода со сцены она танцовала в "Дочери фараона" ив "Трильби".
Соколова была хорошей, мягкой, очень грациозной и пластичной танцовщицей, но технически далеко не сильной. Главной чертой ее танца,-- неизменно "земного", так как элевация не была ее уделом, -- являлась кокетливость. Танцуя, Е.П. Соколова всегда как бы заигрывала со зрителями -- заигрывала и глазами, и разными движениями. При этом она была прекрасной мимисткой и умела выделять отдельные драматические моменты роли. Однако в атом отношении у нее несравненно лучше проходили партии в старых балетах, где она старалась подражать прежним исполнительницам. В новых же постановках, не имея перед глазами таких образцов, Соколова частенько оказывалась много слабее, нежели в старых балетах, имевших определенную исполнительскую традицию. Самостоятельное создание законченных художественных образов, повидимому, не всегда оказывалось ей под силу. Художественный успех Соколовой тесно переплетался с личным обаянием хорошенькой, симпатичной женщины, что с первых же дней службы обеспечило ей столь выгодное для артистки положение любимицы публики.
Немало помогло ее карьере и уменье ладить с начальством. Соколовой очень благоволил балетмейстер Петипа, который для ее бенефиса всегда старался поставить что нибудь получше, однако эти старания далеко не всегда давали желаемые результаты: вспомним отмеченный мной в предыдущей главе относительный неуспех "Приключений Пелея" или "Млады". Сильную руку имела Соколова в очень неравнодушном к ней заведующем репертуаром (после П. С. Федорова) Лукашевиче, не жалевшем казенных денег на новые постановки в бенефисы балерины. Благодаря ему Соколовой дали танцовать "Корсара", но из партии Медоры у нее не вышло ничего. Большие связи завела она и в летнем Красносельском театре. Там у ее ног было все военное начальство, и с "Жанночкой" Соколовой носились чрезвычайно.
Большая охотница до сенсации, Соколова через Два года по поступлении на сцену совершенно внезапно ее покинула, чуть не сорвав спектакль, в котором она должна была участвовать. Как оказалось потом, она "бежала" из Петербурга, чтобы обвенчаться с бывшим лицеистом, молодым человеком Н. В. Мининым. От кого именно бежала эта парочка -- так и осталось тайной. Новобрачные уехали в деревню, в имение молодого, где жили года два. Прожив последние крохи его состояния, они возвратились в Петербург, и Соколова снова поступила на сцену.
Муж ее был большим оригиналом. Страстный охотник, он в один прекрасный день поселил в своей квартире медвежонка, который своими когтями раздирал мягкую мебель и бросался на людей. Когда супруги Минины жили одно время в доме, кишевшем крысами, хозяин стрелял по крысам в своей квартире из монте-кристо и т. п.
Занимая положение первых балерин, мы с Соколовой, как "соперницы" по успехам, должны были бы, казалось, быть в холодных отношениях. Но мы с ней всегда были если не близкими друзьями, -- для этого у нас были слишком разные натуры,-- то, во всяком случае, добрыми товарищами и эту товарищескую связь поддерживали еще долго после оставления нами обеими сцены.
Чтобы покончить с балеринами моего времени, упомяну еще о варшавской танцовщице, польке Камилле Стефанской, танцовавшей в Петербурге "Жизель" весной 1868 г. Это была одна из тех артисток, про которых балетмейстер Петипа обыкновенно говаривал: "Ни грае, ни элевас, ни рыб, ни мяс". В самом деле, ее приглашение к нам могло объясняться разве лишь политическими соображениями -- желанием властей заручиться симпатиями поляков, что было нелегким делом после жестокого подавления польского восстания 1863 г.
Однако публика отвергла неизящные танцы Стефанской, освистав ее даже за исполнение польского национального танца -- мазурки.
Свободное копирование
