На Алтае - 13

   На Алтае, по-моему, рыбаки гораздо счастливее охотников. Они отправляются на свой промысел на таком экипаже, который не задержат никакие зажоры, и нередко забираются в свои излюбленные места еще ранее вскрытия реки; а при первом ледоходе и поднятии воды на более низких местах, когда рыба опрометью бросается в луга и затоны, они уже ставят свои ловушки и вдоволь наедаются свежинки. Это едва ли не самое веселое для них время, несмотря на холод, который обыкновенно бывает при вскрытии Оби. И мне кажется, что тут главную роль играет не столько промысел, сколько самая жизнь и приволье после скучной зимы.

   Думаю так потому, что и в простых рыбаках есть также ничем не сокрушимая страсть, как и у охотников, которая проявляется не в одном собственно промысле, но и в любви к природе, в особом настроении духа и своего рода поэзии. Я в этом убедился не один раз, и стоит только суметь задеть ту слабую струнку, как, по-видимому, из самой грубой натуры мало-помалу выйдет тот светоч жизни, который не сделаешь искусственно и не купишь ни за какие деньги, а только позавидуешь и почувствуешь от всей души.

   Надо видеть, с каким оживлением снуют эти простые люди повсюду на своих немудрых лодочках, ставя снасти или бегая по берегам с разными наметами и кривдами, когда рыба стремится вверх по реке и идет около берегов. В это же время они городят свои заколы по устьям небольших речек и разным мелким старицам и протокам, ставя в них верши, фитили и морды, несмотря на то, что все это временно -- только до большой воды.

   По-моему, рыбаки счастливее охотников уже потому, что, живя при такой реке, как Обь, у них рыбный промысел не оскудевает почти круглый год и настолько разнообразен, что хватило бы только труда и энергии вести его с весны до осени и с утра до утра почти ежедневно. Это такого рода занятие, что, имея всевозможные снасти рыбного промысла, скучать и бездействовать нельзя: работа есть всегда, если не на воде в самую бурную погоду, то дома у своего камелька и рабочего верстака.

   Вот почему все истые рыболовы всегда имеют на своих излюбленных и насиженных местах более или менее приспособленные жилища, которые они строят в виде землянок на высоких берегах и гривах или ставят настоящие теплые помещения, где нередко и живут полным хозяйством. Кроме того, летом они, как и охотники, нередко уплывают в разные места своего промысла и, ведя уже кочевую жизнь, довольствуются тем, что Бог послал, ночуя и спасаясь от непогоды то в балаганах, то просто под лодками. От комаров и мошек они надевают на голову особо устроенные сетки -- всякий по своему вкусу -- и спят под холщовыми пологами, которые иногда ткутся особой тканью, прохово, чтоб не было душно. Полога имеют форму опрокинутого ящика и вешаются на вбитые в землю колышки.

   Не один десяток раз доводилось мне ночевать в рыбачьих помещениях у гостеприимных хозяев, и я всегда с удовольствием вспоминаю эти ночевки. Если и приходилось иногда терпеть от насекомых, тесноты и неудобства, то это такого рода неприятности, которые не мешают большому удовольствию; а тем более потому, что, по выражению поэтов, и в бурях есть покой, а в опасностях -- своего рода удовольствия, которые не забываются до конца жизни. Конечно, все это может показаться просто смешным для людей, по часу занимающихся своими розовыми ноготками на выхоленных ручках и одевающихся не иначе как в крахмал и батист, но... таким рыбакам и охотникам, право, гораздо лучше сидеть дома и, не краснея, рассказывать в салонах о своих подвигах.

   Из множества слышанных мною рассказов в этих простых и причудливых помещениях от этих ужасных "пейзанов" я приведу в этих воспоминаниях хоть два или три, которые пришли мне в данную минуту на память.

   Однажды на охоте весною за дупелями за Обью по незатоплен-ным гривам меня захватила страшная буря, которая волей-неволей заставила бросить Охоту, искать убежища и заночевать. По счастию, мне с товарищем скоро довелось попасть на рыбачью избушку. Мы попросились, и нас охотно и гостеприимно приняли, хотя и в тесном, но теплом помещении, а вечером накормили превосходной ухой из только что пойманных налимов. Конечно, не обошлось и без того, что я со своей стороны напоил старика хозяина и его старушку хорошим чаем да попотчевал немного бальзамкой. За непогодью вечер был длинный, и потому мало-помалу мы разговорились.

   -- Ну, что, барин?.. Как ты сегодня поохотничал? -- спросил меня еще могучий старик, подсаживаясь ко мне на лавку и палочкой поправляя в камельке прогоревшие тонкие дрова.

   -- Да что, дедушка, плохо что-то. Дупелей еще мало, а проклятые утки словно настеганы, -- сказал я.

   -- Они, брат, ноне таки и есть, -- прервал он меня. -- В прежние-то годы, бывало, идешь мимо, дак она точно тебя не видит, а покеркать маленько, да и потянется потихоньку под кусты, а либо в траву... Да тогды, барин, и ружья-то у нас какие были -- потеха!.. -- с кремнями, да и на сошках... Вишь, так-то стрелять, как вы, господа, мы не умели, да и дробь-то готовили сами, таку, значит, сечку...

   -- Знаю, дедушка!.. и сам ей стрелял в Нерчинске. А ты разве охотник?..

   Старик при слове "Нерчинск" точас выпрямился, несколько повернулся ко мне, и в его добрых и умных глазах как бы мелькнуло не то сомнение, не то удивление; но я, тотчас заметив это и зная, что пойдут сейчас расспросы, не дал ему настроиться на эту тему и сказал:

   -- Я ведь, дедушка, служил там по горной части почти семнадцать лет, так в это время много чего видел и испытал; а ты вот расскажи, как ты из охотника сделался рыбаком?..

   -- Да вишь, барин, случай подошел... -- я и дал себе зарок боле не стрелять...

   Тут старик опустил седую голову, сунул палочку в огонь и, перебирая пальцы, начал рассказывать:

   -- У меня и родитель был страшенный охотник, да и рыбак не последний. Он, знашь, и утятничал, и Медведев бивал, и осетров ловил немало; ну, значит, и я в него уродился; дак у меня душа-то, барин, кака-то жалосливая... Был я молодым еще парнем, а уж женатым и ребят было двое -- сынок да девчонка; а у родителя-то была, значит, заимка... На ней скот кормили зимами, ну и хлебушка молотили немало, а тут, к весне-то, и выкочевали -- вишь незачем стало. Вот я раз утречком пошел поутятничать, да и дошел до заимки. Гляжу, утка-серуха слетела с соломы... Что, мол, за диво!.. Дай-ко я посмотрю, чего она тут робит?.. Ну, значит, залез на этот ворох и вижу -- гнездо, а в нем яичек семь штук накладено... Постой, думаю, пусть выведет, дак тогды я соберу утяток да подпущу к домашним. Вот я ничего не пошевелил, а потихоньку слез с соломы да крадучись и убрался на речку... Спустя эдак недели две али поболе я и вздумал -- надо, мол, сходить и посмотреть, а домашним ничего не обсказываю -- молчу. Вот, значит, подкрался я тихонько к заимке и гляжу на солому... А серуха-то увидала меня, закеркала таку беду, да и полетела, словно подши-бенная. Ладно, мол, лети куда знаешь, не обманешь, а я погляжу... Вот и залез на солому, да и вижу, что все семь детенков сидят, словно пуговки, еще таки махонки, только вылупились, и шейки таково плотно утянули в себя, что только носочки да глазки и знать... Вот я, долго не думая, собрал их в шапку, да и полез долой... Гляжу, а серуха-то так и летает, так и летает на кругах надо мной, а сама керкает, да так жалобно керкает, что меня индо за душу взяло!.. Вишь, думаю, детенков жалеет, то и плачется!.. Ну, да, мол, ладно -- ничего, других заведешь... Вот я ушел в кусты, да и гляжу, что от нее будет... Гляжу, значит, да и вижу, что она спустилась на солому, закеркала потихоньку, а тут и давай бегать по вороху!.. Вот она и туда, вот и сюда -- нету; вот она спор-хала вниз и там начала искать, но видит, что и тут нету! Вот она и опять залетела наверх -- и ну-тка искать да перебирать носом солому... А сама керкает таково жалобно, словно всхлипывает, а крылышками похлопывает, адоли мать причитает и в ладоши бьет над своим робенком.

   Тут старик нагнулся от меня в сторону и крадучись утер рукавом, вероятно, показавшиеся слезы. Я как будто не заметил такого пассажа, достал и закурил с уголька папиросу, а потом сочувственно спросил:

   -- Ну, и что же, дедушка, дальше?

   -- А дальше-то, барин, -- сказал старик, приоправившись, -- она, голубушка, значит, взмыла кверху, да и пошла свечкой все выше да выше, а потом, знашь, сложила под себя крылышки да как бацкнет об землю!.. Тут и убилась до смерти!..

   -- Вот так штука! -- сказал я невольно.

   -- Н-да, барин, такая штука, что я и по век не забуду. Вот уже мне за 70 лет, а я и теперь словно вижу эту серуху!.. -- сказал он и поднялся подложить дровец.

   -- И что ж бы ты думал? -- продолжал он. -- Принес я этих утяток домой, подпустил к домашней утке и обсказал родителю. Он, знаешь, покачал эдак головой, да и говорит: "Ну, Сенюшка!.. не дело ты сделал... -- и вот помяни мое слово, и тебе счастья в детях не будет... " Так оно и вышло: в ту же осень у меня занемогли оба ребенка какой-то шкарлатиной, сказывал фершал, да и успокоились, сердешные!.. Вот, барин, с той поры и робят у меня не стало; вот, как видишь, и живем со старухой только вдвоечке... -- досказал он сквозь слезы, высморкался чрез пальцы и, нагнувшись в низенькую дверь, вышел во дворик.

   За ним вышел и я, чтобы освежиться и посмотреть погоду. На небе горели уже звезды, а ветер совсем стих, и свежий чистый воздух предвещал хорошее утро, но было еще не поздно, и спать не хотелось.

   Придя в избенку, я нашел старика уже спящим на ленивке около печки и как бы поджидавшим меня.

   -- Что, барин, поди, как радуется твое сердце!.. вишь как разведрило, словно и век ничего не бывало!.. --сказал он. -- А мотри-ка, звезды-то каки ясны, будто их кирпичом кто вычистил --так и горят, сердешные, да славят Господа!..

   -- Да, дедушка!.. хорошо теперь стало!.. -- сказал я, действительно радуясь, и стал приготовлять себе логово из потника и полушубка на лавке; потом посмотрел на часы.

   -- А где же твой товарищ и колькой теперь час? -- спросил старик.

   -- Еще рано, только половина одиннадцатого; а товарищ давно уже спит, слышишь, похрапывает; а ты бы, дедушка, вот рассказал еще что-нибудь. Ведь ты больше моего живешь на свете, значит, видал и испытал не мало, вот хоть на рыбном промысле.

   -- Как не видать, всего бывало, барин! Ведь я, почитай, боле сорока лет как рыбачу, дак много перевидал на своем веку... А вот коли спать тебе неохота, так и скажу, что придет на память.

   -- Расскажи, расскажи, дедушка, пожалуйста!.. А спать мне еще не хочется.

   -- Да, вишь, раз кака штука случилась. Поехал я днем осматривать самоловы... Вот подплыл к одному енгарю (Длинное полено или толстый обрубок жерди, к которому привязывается веревка и опускается на дно с тяжестью, обыкновенно камнем или шлаковиной (от заводской плавки), и служит наплавнем или маяком, где ставится самолов, который и привязывается тут же. Этот маяк называется енгаръ.) , поднял снасть и давай перебирать по крючкам, да и слышу, что где-то позадь меня запикал да заклекал орел, вот, знаешь, белохвостик... Я оглянулся, да и вижу, что он растопырил крылья и бьется чего-то по самой воде и таково ерко клекчет, словно зовет кого на помощь... Думаю, что за диковина!.. Чего его так взяло у самой воды и середь Оби!.. Вот я гляжу, что он, сердешный, то окунется в воду, словно нырнет, то опять выскочить над воду да подастся в сторону... Как, мол, так?.. Птица не водяная, а в воду кунается... Нет, думаю, постой!.. Тут что-нибудь не ладно! Вот я опустил в реку снастину, да и ну-тка к нему; а он кунается да ревет лихоматом!.. Подплыл я, значит, на лодочке да сначала и разобрать ничего не могу... Смотрю, и другой товарищ, рыбак, скребется сюда же... Здравствуй, мол, Ефимыч!.. Эвто что, мол, за диковина, что такая могутная птица да бьется на воде, словно оторваться не может и осилить не смеет!.. "Да чего, говорит, Семенушка! Я и сам в толк взять не могу... Давай подъедем, да и разберем поближе... " Ладно, мол, давай... Вот мы подгребли потихоньку с разных, значит, сторон, да и видим, что большущий орлище вцепился когтями в каку-то рыбину и воюет не на живот, а на смерть!.. Та, значит, утопить его не может, а он, окаянный, вытащить из воды не осилит... а сам весь вымок и кричит не на милость Божью!..

   -- Вот оказия-то... --сказал я, недоумевая.

   -- Да чего, барин, не оказия!.. Такую диковину только и привелось видеть раз во всю жисть.

   -- Что ж, вы поймали, поди-ка, обоих?..

   -- Ну вот постой да и слушай!.. -- сказал старик, одушевляясь, слез с ленивки и стал картинно движениями изображать свои действия.

   -- А что, мол, есть у тебя веревка?., есть багор?...

   -- Есть, -- говорит.

   -- Ну и у меня найдется... Дак давай закрючим, да и поведем к берегу.

   -- Давай, -- говорит, -- да забрасывай за ноги.

   А пока мы подплывали да толковали, время-то прошло, вестимо, немало: глядим, птица уходилась, да и рыбина-то притомилась... Один опустил совсем крылья и рот разинул, словно пропасть хочет; а другая тоже распустилась и жабрами, адоли мехами, поводит. Вот мы, значит, закрючили обоих веревками, да и поперли к берегу.

   Тут мы и разглядели, что рыбина-то никто другой, как осетр, вот экой длины!.. матерящий!! -- сказал старик и развел руками аршина на два.

   -- Что ж, вы причалили их к берегу или нет? -- спросил я, думая, что старик уже окончил свой рассказ.

   -- Причалить-то мы, барин, причалили, да и сами повоевали немало. Вишь, лодки-то у нас махонки, а рыбина-то, пока вели, отдохнула, ну и давай отбиваться да подергивать вглубь; и птица-то, значит, оклемалась да стала воиста, того и гляди хлобыснет крылом и вывернет... А вот как притащили мы их на мель, дак сами силу забрали и выперли на берег!..

   -- Ну и что же?

   -- А уж тут наша воля, с берега-то не уйдет.

   -- Как не уйдет, дедушка?., ведь орел мог улететь?..

   -- Куда он улетит, коли оторваться не может!.. Он, брат, так засадил в рыбину когтищи, что мы едва вырезали!..

   И старик, растопырив и согнув свои могучие пальцы, наглядно показал, как был вцеплен орел.

   -- Ну, дедушка, эта штука интересная, но я вот чего не понимаю: как мог орел поймать осетра в воде!..

   -- Вот то-то и есть, что не в воде, а надо располагать, приме-ром скажу так, что, верно, рыбина плавилась поверху, как у осетров и бывает зачастую. Иной раз вниз видишь, как они плавятся да играют по солнышку. Ну вот, поди-ка, орел-то углядел его сверху, да и торнул, как пуля, на рыбину, а там и пошла война, значит, не под силу обоим.

   Старик замолчал; я все еще сидел и раздумывал про слышанное: но вот он, усевшись опять на ленивку, как будто обиделся моему недоверию и тихо сказал:

   -- Чего, барин! Вижу, что ты быдто сумлеваешься в моем сказе? Так вот поедешь отсюда к старой протоке -- она же и по дороге тебе будет, верст 5 или 6 отсюда, не боле -- ну и заверни к рыбаку, значит, к эвтому самому Ефимычу, он и теперь живой, да и помоложе же меня будет; вот он и обскажет тебе всю правду; а мы с ним и рыбину-то вместе на базар возили, да и продали отцу благочинному.

   -- Полно ты, дедушка, обижаться; я ведь не то, что не верю тебе, Боже помилуй! А просто соображаю и хочу запомнить такую диковину, может, когда-нибудь и напишу об этом...

   -- Даа!.. вот оно что!.. -- протянул старик, -- ну, значит, так и пиши, как я тебе обсказал, штука занятная!.. А вот что еще со мной было не так давно, только не знаю, уж сказывать ли?.. Поди-ка, барин, и спать тебе пора?

   -- Нет, нет, дедушка!.. Рассказывай хоть до утра и не думай того, чтоб я уснул при такой редкой беседе.

   -- Ну то-то же; а то ложись со Христом, да и спи крепче, отдохни; а коли нужно, дак я разбужу хоть на солновсходе и чайник поставлю; али вон старуха верещагу спроворит, пряжеников напе-кет...

   -- Нет, дедушка, еще успею, высплюсь, а ты вот расскажи, пожалуйста.

   -- Изволь, барин, изволь; эта штука хоть и не особенно лестна, дак тоже, поди-тка, редко случается. Вишь ты, поехал я раз на пле-со, поудить на животь. Дай, мол, попробую от нечего делать; а был праздник и быдто грех робить по промыслу. Вот я запустил две здоровых лесы, да и посиживаю на яме в старой большой протоке, а там тихо и лодку, почитай, не сносит; ну а был-то я босиком, потому что жары стояли ужасные. Вот сижу, да и слышу, что что-то студит одну ногу; я, значит, отодвину ее маленько, да и сижу опять караулю. Тут снова слышу, что студит. Думаю, что за диво такое? Неужели, мол, потекла лодка и попала вода?.. Да нет, быть не может, лодка как блюдцо, ни единой щелки на ней нет... Ну, мне и невдомек поглядеть под ноги, а значит, перевожу это только в мыслях. Вот и опять слышу, студит да и только, да так раз до пяти. Что, мол, за оказия!.. Неужели где прошиб лодку?.. Таково жалко стало посудину. Одумал это, да и взглянул под ноги; взглянул, да и обмер от страху! Вон и лесы из рук полетели!.. Смотрю, а у ноги-то большущая змея кольцом свернулась да все и жмется к ноге-то, словно околела (прозябла), проклятая... Я, значит, как заревел лихоматом, да соскочил с места посередь лодки и поймал в руки весло, да и хотел им убить эту погань; но второпях-то не угодил и так треснул в лодку, что надколол весло. А она, паршивая, повиляла головой, выставила жало да как зашипит!.. А потом стала в комок собираться, словно прыгнуть хочет. Вот я испугался пуще старого, подхватил ее как-то ловко веслом снизу, да и выбросил в воду. Ну, думаю, слава тебе Господи!.. Но вышло не так, а она, братец ты мой, вынырнула из воды-то, да и лезет таково бойко через набоину в лодку. Я, значит, не обробел (успел) да тем же веслом и выбросил ее снова; а она, язва эдакая, оборотилась, словно вьюн, на воде-то, да и ну-тка опять ко мне!.. Вот я, значит, осердился, да как хряпнул ее концом по шее!.. Тут завертелась, подлая!.. Да тут же и пропала, гнусина проклятая! Я обрадовался, выбросил ее уж руками, да и гляжу -- что за диво!.. Вода хлынула в лодку. Ну, думаю, вот еще беда вяжется другая; ну-тка я скорей к берегу, ну-тка к берегу, а вода так и хлещет! Я, значит, расколол лодку-то, как свиснул ее со всего маха!.. Ну, барин!.. а ведь я едва-едва не уходился в ту пору и только кое-как добился до берега; а как вышел на землю, дак, веришь ли, руки-ноги трясутся, в горле все пересохло, индо сердце захватывает!.. И никогда еще в жисть свою я так не пужался, как тогды... будь она проклята, гнусина непутная!..

   -- С чего же она залезла в лодку еще с первого раза? -- спросил я, ложась на лавку.

   -- Да кто ж ее знает, к чему она залезла?.. А я, барин, хоть и рыбак, а воды боюсь -- хвастать нечего; вишь, я тонул как-то весною да с тех пор и стал потрухивать на большой воде. А что касается змей, так их и часто видишь на реке, особливо весною.

   Старик замолчал, и я вскоре услыхал, как он засопел на ленив-ке, а затем я уснул скоро и сам.

   Потом чрез несколько лет мне и самому довелось испытать вроде только что рассказанного, и я тогда же вспомнил повествование дедушки.

   В 188... году весною в самый разлив Оби поехал я с С. М. Козловым и его зятем В. А. Шавровским за дупелями на лодке. Побывав на многих гривах, мы направились за реку, к так называемой Айдаровской заимке. И вот, переплывая большое плесо, мы увидели быстро плывущую на нас змею; чтобы избежать неприятной встречи, гребцы налегли на весла, но змея пошла на пересек и летела все-таки прямо на лодку. Плыла она очень бойко, согнув несколько спину и приподняв голову. Все мы испугались, засуетились и закричали, думая, что змея заскочит в лодку, что, вероятно, и случилось бы, если б г. Шавровский не успел схватить ружье и выстрелить в нее уже не далее как в пяти или шести аршинах от борта. Тут она юркнула в воду, и мы уже не видели ее более.

   Кстати, упомяну здесь и еще об одном случае. Живя в Сузун-ском заводе, я нередко ездил на так называемую Бобровскую мельницу поудить и поездить темными вечерами по ниже лежащим затонам с острогой. Мельница эта находится в 8 верстах от завода по речке Малому Сузуну и славится хорошей рыбалкой. Однажды нас собралось человек шесть, и все принялись за работу: кто удил под вешниками, кто ставил жерлицы, а кто возился с лодкой и приготовлял из сосновых пней смолье, чтоб вечером поездить с острогой. Словом, все были заняты и не обращали особого внимания друг на друга. Как вдруг раздался крик, и затем увидали побег одного из товарищей. Некоторые, конечно, обернулись в ту сторону и стали спрашивать, что такое случилось?

   Но вот послышались плевки, саркастическая брань и, наконец, хохот.

   Оказалось, что один из моих сослуживцев Чупин, как только заклевало на удочку, подсек и выдернул не предполагаемого окуня, а довольно большую змею, которая так же взяла на мульку и потащила поплавок. Но дело в том, что выдернутая кверху змея сорвалась с крючка и полетела было прямо на близ сидевшего на ряжу соседа, который, испугавшись, успел отшатнуться в сторону и затем с криком побежал спасаться.

   Змея же, упав на землю, тотчас юркнула в кусты, но шума и смеха было еще много и после ее исчезновения.