Мы снова дома - 2

Из Новороссийска мы по железной дороге поехали в Москву с пересадкой в Сталинграде.
В вагоне я сразу вспомнил наше путешествие в 1941 году из Москвы в Алма-Ату. Вагоны остались такие же грязные, с запыленными стеклами, изрезанными полками. А вот люди теперь совсем другие. Тогда все были хмурые, угрюмые, злые. А сейчас лица веселые, в вагоне - все, как одна семья. Много военных, к ним все относятся с уважением. Военные расспрашивают друг друга, кто где воевал, на каком фронте: у Жукова, Рокоссовского или у Конева. Рассказывают боевые истории.
Стол общий на весь вагон. Такого в закрытом американском обществе просто представить себе невозможно. На столах американская тушенка, бекон, сгущенное молоко, которое я здесь впервые попробовал. В Америке мне его не покупали, мама говорила, что надо пить свежее. А вот чёрный хлеб, яйца вкрутую, сало, соленые огурцы, водка - всё отечественное. Вместо скатерти - на столиках постелены газеты.
За окном проплывала Страна. На бескрайних полях кое-где стояла неубранная военная техника: сожжённые танки, машины. И наши, и немецкие. Города в развалинах. Представляете? Панорама России из окна вагона поезда в 1945 году!
 И, наконец, мы в Сталинграде. Я даже не буду описывать мои впечатления. Я видел Сталинград в 1945 году! Этим всё сказано. И не просто видел, а видел сразу после Нью-Йорка, с его сверкающим, как новогодняя ёлка, Бродвеем.
Конечно, я понимал, что американцы не виноваты в том, что у них там весело и сытно. У меня не было на них зла, и я им не завидовал. Я просто стоял и заворожено смотрел на разрушенный город, он представлялся мне символом страшной войны, в которой погибло более 50 миллионов человек.
Тогда мир ещё не знал разрушений Хиросимы, открывших новую эпоху атомного безумия. Я видел впоследствии в кинохрониках ландшафт Хиросимы после бомбардировки. Очень страшно, однако, чувствуется, что там поработала некая циклопическая нечеловеческой физической силы энергия, которая сродни извержению вулкана, землетрясению, взрыву метеора. Сталинград же методически уничтожался людьми в течение многих месяцев снарядами, бомбами, минами. Развалины были совсем другими.
Я смотрел на город и размышлял... В ушах стоял гул истории. Вот здесь, на этом месте несколько лет назад решилась судьба человечества. Не в Нью-Йорке и Вашингтоне, а здесь. Это особенный город. А что до развалин, так их разберут и дома построят новые. Ещё лучше!
Точно такое же чувство у меня возникло, когда я уже в Москве стоял на Красной Площади перед Спасской башней. У Мавзолея сменялся караул. Башня чётко рисовалась на фоне синего неба.
Я думал о том, что люди со всего света даже через 100, а, может быть, и через 300 лет придут на эту площадь, смотреть на смену караула, слушать бой курантов, отмеряющих поступь вечности. А наша страна станет самой свободной и счастливой страной на свете. Люди со всей планеты будут стремиться посетить колыбель социализма. Подтверждением правильности нашего пути является то, что страна выиграла эту ужасную войну.
В Сталинграде мы поселились в городской гостинице, одном из немногих сохранившихся домов. В вестибюле на задних лапах стоял бурый медведь, большое чучело, которое каким-то чудом сохранилось.
Эта единственная подробность, которая мне почему-то запала в память. Помню также, что умывался я в ржавом умывальнике, который, наверно, был родным братом нашего умывальника в коммуналке. В коридоре висели под потолком большие вентиляторы с черными крыльями, которые не крутились. Включить их было невозможно. На тумбочке стояла настольная лампа, но без лампочки. В коридоре лампочки тоже были не везде. Война, разруха. Конечно, гостиница отличалась от тех, что были в Нью-Йорке. Это понятно. Непонятно только, почему через 50 лет после войны у нас мало что изменилось. В московском коммунальном хозяйстве и сегодня царит разруха: подъезды замусорены, домофоны сломаны, стекла разбиты. Может быть, «бесплатное» воспринимается не как свое, добытое потом и кровью. После приватизации прошло ещё очень мало времени, народ пока не осознал происшедшего, того, что он стал собственником.
А может быть, дело совсем в другом. Просто таков уровень общей культуры в стране, или пока ни у собственников, ни у государства нет денег?
Мама быстро познакомилась с местными жителями. Они водили нас по городу, показывая места особенно ожесточенных боев, здание универмага, где взяли в плен Паулюса, место переправы. Развалины кое-где уже покрылись землей и зазеленели. В городе, оказывается, жило много народа: в подвалах, наскоро отремонтированных комнатах, которые случайно сохранились в полуразрушенных домах, в землянках. Как-то у входа в землянку я встретил мальчика моего возраста в рваной курточке и непомерно большой кепке. Он держал в руке большущий кусок чёрного хлеба, густо намазанного сгущёнкой. Я почувствовал душистый запах свежего хлеба. Остро захотелось его попробовать. Мне было вкусно смотреть на мальчика с хлебом в руке. В Америке я довольно вяло относился к еде вообще, и к сладостям, в частности. И сегодня с утра меня мама хорошо накормила из американских запасов. Но у меня во рту наворачивалась слюна при виде чёрного хлеба со сгущёнкой! Всё сущее в этой жизни, очевидно, очень относительно.
Случилось так, что через несколько десятков лет, по роду своей деятельности, я довольно часто заезжал в этот город. Он отстроен заново, и ничто, кроме специально сохраненной израненной кирпичной мельницы, не напоминало город, который я видел в 1945 году. В тот памятный год эту мельницу я не запомнил, хотя наверняка её видел, так как она расположена не далеко от дома Павлова, а его нам тогда показывали.
Наконец, мы покинули Сталинград, и поезд, который двигал могучий паровоз (марки «Серго Орджоникидзе», а может быть, «Феликс Дзержинский», точно не помню) на всех парах приближался к Москве.