19. ДОМОЙ !
Не помню, как мы готовились к отъезду. Как шла погрузка корабля, из какого порта мы отплывали, тоже не помню. Первая оставшаяся в памяти картинка – это наша каюта. Небольшое, задраенное наглухо круглое окошко, две кровати в два этажа. Мама спала на верхней кровати, а я на нижней. Под окошком располагался небольшой столик, у торцевой стенки находился умывальник. Наш корабль недалеко от берегов Америки присоединился к другим грузовым кораблям. Сформировался конвой из нескольких десятков судов. Впервые конвой шёл не северным путем, а через Средиземное море, которое к тому времени стало мирным после поражения немцев и итальянцев в этом районе. На кораблях перевозились стратегические грузы для СССР. Я видел, что на соседних судах, на палубах были закреплены огромные ящики, отец сказал, что в них находятся самолёты и грузовики.
Наши корабли составили кильваторную колонну, вдоль которой курсировали корабли охраны. Это были эсминцы. На большой скорости они шли вдоль колонны то обгоняя её, то двигаясь встречным курсом.
Наш корабль был тоже вооружен. Одна дальнобойная пушка находилась на корме, а другая - на носу судна. Четыре зенитные установки стояли по углам капитанского мостика, и ещё по две вдоль бортов, напротив мостика. На корме в ящиках из деревянных реек рядами располагались глубинные бомбы. Я любил, присев около этих ящиков на корме, часами смотреть на бурлящую от работы винтов воду, пенящейся дорожкой уходящую за корму. В отсутствии других ориентиров в море, как мне казалось, только по этой дорожке и можно было определить манёвр корабля.
Море было почти каждый день разным. То цвета синих чернил, то серым, то совсем чёрным, то голубым. Мама сказала, что цвет моря - это отражение цвета неба. Если на небе белые низкие облака, то море серое. Если небо голубое, то и море голубое. Я думаю, что мама не совсем права. Я никогда не видел зеленого неба, а вот зеленое море видел, только не в этом путешествии, а в Мексиканском заливе, где я оказался несколько позже.
В самом центре корабля находится надстройка в несколько этажей (это такой домик), на верхнем этаже расположен капитанский мостик. Капитанский мостик оказался вовсе никаким не мостиком, а просторной комнатой с остеклённой передней стеной. Посреди мостика установлена колонка с рулевым колесом, которое всегда в руках у рулевого матроса. На мостике я обнаружил ещё какие-то приборы: компас, рукоятку связи с машинным отделением, подзорную трубу. Кроме рулевого на мостике всегда стоял капитан или кто-нибудь из его помощников. Я тоже большую часть времени толкался на мостике, приставая с вопросами к рулевому или капитану.
На этажах под мостиком находились служебные помещения, каюты офицеров и пассажиров.
На корме тоже возвышалась надстройка, где в каютах жили матросы. На носу судна, который почему-то назывался баком, располагалось помещение, в котором лежала якорная цепь. Звенья её поражали своими размерами. Я подумал, что именно на таких цепочках носили свои часы великаны из сказок братьев Гримм.
С начала плаванья в океане стояла хорошая погода. Светило солнце. Матросы мне показывали, как вдалеке плавали киты. Собственно, самих китов не было видно. Но далеко-далеко на зеркальной глади появлялись маленькие чёрточки. Если направить на них бинокль, то можно было хорошо видеть чёрные хвосты китов, которые высовывались из воды, когда киты ныряли, и спины китов с фонтанчиками воды. Если смотреть на воду вдоль борта, то видно, как вода с большой скоростью проносится мимо судна, и чувствуется мощное движение корабля. А вот если наблюдать воду с мостика вдаль, то кажется, что судно стоит на месте.
Вокруг из волны в волну перелетали стайки крылатых рыбок. Это были летучие рыбы. Они сопровождали нас в течение всего пути, и пропали только в Средиземном море.
Погода испортилась, подул сильный ветер. На небе собрались тучи. Пошёл дождь, корабль покачивало. И вот разразился шторм. Корабль зарывался носом в огромную волну, которая почти достигала мостика, брызги и клочья пены стучали в стекло его окон. Потом вода уходила в специальные, овальные отверстия в бортах судна. Казалось, корабль вот-вот нырнёт в бездну. После каждой встречи с многоэтажной волной я с ужасом думал, что на этот раз мы не вынырнем. Стало темно. Тучи опустились почти до самых мачт. Вспышки молний электрическим светом разрывали темноту. Всё было как-то нереально, как в кинофильме «Белоснежка и семь гномов», где я запомнил бурю, которая мне тогда очень понравилась.
Стало страшно на мостике. Подступала тошнота. Как будто внутренности выворачивались наружу. Я убежал в каюту. Мама меня напоила содой и ещё чем-то. Всё было бесполезно. Я лежал пластом на кровати и мучился. Вспоминал, как хорошо было в самолете: воздушные ямы беспокоили не очень часто, да и самолёт находился в воздухе недолго. А тут качает и качает, и ни какого просвета. Просто ужас!
Шторм продолжался более суток. Потом опять засияло солнце. Зеркальная поверхность океана опять слепила глаза синевой от горизонта до горизонта. Резвились веселые стайки летучих рыбок, сверкая на солнце в радужном ореоле брызг около бортов корабля. Я поднялся на мостик, измученный морской болезнью, зелёный, с больной головой. Меня весело встретил помощник капитана, поздравив с «крещеньем». Я с любопытством смотрел на него и остальных моряков. Они выглядели, как ни в чём не бывало, свежие и весёлые. Качка на них не действовала. А вот мама и отец тяжело перенесли шторм, хотя в самолёте они чувствовали себя хорошо.
Помощник капитана меня успокоил, сообщив, что судовому доктору тоже было очень плохо, и вообще даже некоторые очень опытные моряки плохо переносят качку. А качки бывают разные: вчера была килевая, а существует ещё бортовая, она гораздо хуже. Корабль больше кренится, почти касаясь бортами воды.
- «Скоро ты сам всё узнаешь», - добавил он, шикарно улыбнувшись белыми зубами.
- «Юджин (так меня звали по-английски), - учти, что самая неприятная (даже для бывалых моряков) качка - есть «мертвая зыбь», - сообщил мне рулевой - это, когда на море волнения нет, а корабль качает из-за подводных волн, да так, что внутри всё переворачивается».
С тех пор я с особенным страхом и внутренним трепетом ожидал встречи с «мертвой зыбью»...
Обедали мы в столовой, которую отец называл кают-компанией. Здесь вместе с нами обедали офицеры, матросы ели где-то в другом месте. В кают- компании американцы рассказали нам разные истории из прошлых рейсов. Нам доверительно сообщили, что наш корабль относится к серии кораблей - сухогрузов типа «Либерти». В Америке их массовое производство наладили сразу после начала войны для переброски грузов в Европу. Эти суда считались одноразовыми. Борта у них сварные в отличие от судов типа «Виктори», у которых клёпаные корпуса, и которые поэтому гораздо прочнее. Так что плавать на нашем корабле - повышенный риск. После этих «веселых» разговоров я стал ещё больше бояться шторма: как бы не треснул сварной корпус нашего корабля.
В пространстве между центральной надстройкой и кормой стояла мачта, между надстройкой и баком - вторая. На самом верху каждой мачты виднелись круглые балкончики, "смотровые площадки", как их называли матросы. На них можно было залезть по лестницам из железных прутьев. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на море и корабли с этой площадки. К мачтам были прикреплены стрелы корабельных подъемных кранов - лебёдок, а так же большие спасательные плоты. Вдоль бортов находились спасательные шлюпки, плотно закрытые сверху брезентом. Если забраться под брезент, то можно было обнаружить в лодках много интересных вещей: весла, жестяные банки с пресной водой, консервы, какие-то приборы.
Поскольку на корабле я был единственным маленьким пассажиром, мне многое позволялось. Командование корабля терпело моё длительное пребывание на мостике, бесконечные вопросы. Моряки угощали яблоками, бананами, печеньем, расспрашивали о России, на что я им ничего вразумительного ответить не мог.
Как-то раз, когда на море было почти спокойно, я решил залезть на мачту, подошел к ней и начал подниматься по лестнице вверх. Боязни высоты я уже не испытывал, чувствовал азарт и желание добраться до смотровой площадки. Где-то на полпути я заметил, что судно сильно качает, хотя на палубе я качки совсем не чувствовал. Я живо представил себе, как качает на мачте в сильный шторм. А ведь в бурю ещё хлещет дождь, с ног до головы окатывает солёная пена и брызги от волн, дует сильный ветер! Я вспомнил, что во времена парусного флота матросы должны были в любую погоду ставить и снимать паруса, лазая по перекладинам мачт, завязывая и развязывая узлы. Морякам и пиратам того времени я не позавидовал бы! А ведь в книжках, которые я так любил, очень красиво описана их весёлая, полная приключений жизнь.
Крепко вцепившись в железные прутья лестницы, размышляя о пиратах, я медленно лез на мачту. Сильно покачивало, я смотрел вверх, туда, где ещё достаточно далеко находилась заветная цель - смотровая площадка. Над головой сияло голубое небо… Тут на палубу вышла мама, она сразу оценив ситуацию, подняла страшный крик, я не успел опомниться, как прибежавшие на крик мамы матросы мгновенно эвакуировали меня на палубу. Я даже не успел посмотреть на корабль и гладь моря с той высоты, которую уже достиг. Это было обидно.
Шёл апрель 1945 года. Каждый день мы с американцами собирались в кают-компании и слушали радио. Красная Армия штурмовала Берлин. Радио передавало сводки о тяжёлых боях. Всё время повторялись фамилии Жукова, Конева. Американцев к тому же очень интересовало положение на Японском фронте.
Однажды отец запыхавшись прибежал в нашу с мамой каюту и громко прокричал: "мы победили! Капитуляция Германии! Ура!"
В честь победы командование корабля закатило банкет в кают-компании. Меня почему-то забыли пригласить. Впрочем, я не очень обиделся.
Итак, Великая Война закончилась. Её последствия ещё очень долго будут определять нашу жизнь.
Помню начало войны... Я об этом уже писал. Для нескольких поколений людей жизнь была разбита на два этапа: до войны и после войны.
Последний американский конвой с многими тысячами тонн стратегических грузов, поставляемых в СССР по лендлизу (к чему приложил руку и мой отец), двигался через Атлантический океан в лежащую в руинах уже послевоенную Европу.
На корабле шла своим чередом обычная, размеренная жизнь: вахты экипажа сменялись сном, работы - отдыхом. Вдруг неожиданно возникла какая-то суета. Отец появился на мостике, где мы со штурманом управляли кораблем, и утащил меня в каюту. Он сказал, что получено сообщение от эсминцев боевого охранения, которые засекли неизвестные подводные лодки. Американских подлодок в этом районе не было, значит, это немецкие, и они могут атаковать конвой.
- «Да ведь война окончена!» - удивился я.
- «Для фашистов это не имеет никакого значения», - ответил отец.
На корабле началась беготня. Экипаж что-то задраивал и отдраивал. Люди надевали спасательные жилеты. Я с некоторым злорадством наблюдал за этим зрелищем. Испуг команды перед возможной атакой мне почему-то не передался, как в своё время в Китае во время бомбежки. То ли я повзрослел. То ли стал думать, что смерть - это для других. А мне, такому хорошему, она не грозит. Хотя в кинохрониках я видел много смертей: разрушенные госпитали, гибель солдат во время атак, кадры, снятые фронтовыми операторами, которые, конечно, сами были тоже настоящими героями. О том, что нас могут потопить, я как-то не думал.
- «Вон как американцы паникуют, они вовсе, не так храбры, как наши!» - отмечал я.
Мама пыталась нацепить на меня жилет. Я отбивался, как мог. На помощь ей подоспел помощник капитана, и они вдвоем меня упаковали.
Напряжение продолжалось недолго. Вскоре пришла радиограмма об отбое.
- «Лодки, очевидно, шли сдаваться американцам», - сказал отец.
- «Почему?» - спросил я.
Отец на ходу объяснил, что немцы боятся сдаваться нашим войскам, и куда-то быстро исчез. Так что я не успел обсудить с ним этот важный вопрос подробнее.
Это были первые слова, из которых я узнал, что немцы относятся к нам и американцам по-разному. Тогда я удивился, но не придал этому большого значения.
Вскоре небо опять заволокло дымкой, море почернело. Полное зловещее безветрие. Горизонт стал грозным. Подул лёгкий ветерок, который становился всё сильней и сильней. Поднялись волны. Водная поверхность покрылась белыми барашками. Ветер крепчал. Волны стали расти, и достигли гигантских размеров. Началась бортовая качка. Я снова пластом лежал на кровати в каюте и охал в такт смене крена корабля. Когда корабль ложился на правый борт, я со всей силы давил на левую стенку каюты (кровать находилась у стены), пытаясь уменьшить крен корабля.
Опять сильно тошнило. Мама давала мне пить, чтобы было, чем тошнить. Она тоже плохо себя чувствовала. Я потерял счёт времени. Казалось, что пытка будет длиться вечно. Наконец, шторм стих, выглянуло солнышко. Опять наступило счастье! Жизнь снова оказалась прекрасной! И как мало для этого было нужно!
Через несколько дней пути далеко впереди показалась фиолетово-голубая полоска земли. Внутренне обрадовался, оказывается, я соскучился по земле, её не видел больше месяца. Я представил себе, что чувствовали моряки, находившиеся по году в плавании, приближаясь к «земле». Это были берега Африки, как сказал мне штурман. Так я опять увидел Африку, но только со стороны моря. Правда, виднелась лишь еле заметная полоска суши, но сразу вспомнились картинки Каира, Лагоса. Вот я и вернулся!
Караван наш разделился, некоторые суда ушли на север к Англии, а большая часть вошла в пролив Гибралтара. Мы стояли с отцом на мостике и смотрели, как мимо корабля слева по борту проплывали древние скалы знаменитой колонии Англии. Справа виднелась еле заметная полоска Африки.
Перед нами лежало Средиземное море. Вода здесь была совсем другая, чем в Атлантике, какая-то светлая, белесая. До самого Черного моря не возникло ни одного шторма, только легкое волнение. На некоторое время берега опять растворились. Затем вновь появились, но только с правого борта. Это снова показалась Африка. Теперь мы плыли всё время в виду её берегов. Мраморное море, Дарданеллы; берега проплывают совсем близко. Видна зелень, хотя её совсем мало: сейчас идёт ранняя весна. Какие-то большие птицы кружатся над судном. Стамбул и живописные берега Босфора я в эту поездку не запомнил. Однако судьба распорядилась так, что мне пришлось ещё раз проходить Босфор. Так что Стамбул со стороны моря я хорошо разглядел, но только несколько позже, в другом путешествии.
Мы вошли в Чёрное море. Берега исчезли. Подул тугой ветер. Началось волнение моря. Я себя успокаивал, что, мол, Чёрное море не большое и таких штормов, как в Атлантике, здесь не бывает. Матросы залезли на мачту и прикрепили красный флаг со звездой и серпом-молотом. Вдали показалась Советская земля. Конвой застопорил машины. Ждали лоцманов. Наконец, наш корабль вошёл в бухту Новороссийска. В бухте недалеко от берега лежал на боку большой корабль.
- «Это лидер «Ташкент», - сказал отец. - Его потопили немцы ещё в начале войны».
Наш корабль некоторое время находился на рейде. Потом к нему пришвартовался катер. На мостике появились люди в форме офицеров Морского Флота СССР. Корабль причалили к каменному пирсу с помощью буксиров.
Моё долгое возвращение на Родину завершилось.
