Весна и лето 44-го пролетели быстро. Периодически сестра утаскивала меня за город, собирать щавель, но чаще всего, мы с приятелем уходили на реку Остёр, глушили рыбу в омутах. В остальное время мы шастали по станционным пакгаузам, где ещё немцы организовали трофейные склады битой техники и боеприпасов. Наши валили туда же уже немецкие боеприпасы.
Мы тащили всё, что может взрываться и воспламеняться. Наш скрытый бурьяном погребок на меже был заполнен всяким взрывоопасным хламом. Как мы в нём не подорвались – ума не приложу.
Погребок всё же взорвался. Но это случилось в ночь на 9 мая 45-го года, когда по всему городу праздновали Победу. Трещали выстрелы, в небо взлетали ракеты. Мы с Васькой тоже пускали вверх самодельные ракеты из длинного артиллерийского пороха и увлеклись настолько, что не углядели за погребком.
То ли наша ракета, падая, угодила в узкий лаз погреба, то ли вспыхнул случайно просыпанный порох, но вдруг грохнуло, и в небо взметнулся столб огня. Наши запасы были выброшены из хранилища как из жерла вулкана и огненным облаком догорали высоко вверху. Мы отделались небольшим шоком. Но мы и предполагали, что затея небезопасна и приготовленные ракеты отнесли заранее на край огорода на несколько метров от погреба. И приготовления салюта проводили втайне, чтобы избежать присутствия других ребят.
Как бы то ни было, этот огненный смерч не остался незамеченным: минут через двадцать приехала, единственная в городе, пожарная машина, а за ней и конная милиция – разбираться, почему взлетел над горкой этот фонтан огня? Что за диверсия и кто виновник? Свидетелей не нашлось: большинство населения, и вся ребятня ещё с вечера были в центре города, где в парке предполагался салют. А мы уже укрылись на чердаке и через окно наблюдали за происходящим. И радовались, что заранее перетащили наиболее ценное – гранаты, толовые шашки, а тем более запалы и взрыватели, в другие тайники. Оружие и патроны мы всегда хранили отдельно от прочих запасов и порознь друг от друга. Не то, что не доверяли, просто оружие – это дело личное.
Кстати из-за небрежности в хранении, иногда, возникали и казусы. Как-то я принёс домой пяток немецких гранат. Это было ещё осенью 43-го. За неимением другого надёжного места и времени, сунул их в уголок подпечья, где хранятся обычно ухваты, кочерги, лопаты, голики и другой инструмент, необходимый для топки русской печи. Забрать и перепрятать их вне дома я не успел, так как за мною вслед пришли бойцы, и расселись на кухне за столом.
Гранаты лежали за углом жерла подпечья, и заметить их было невозможно. Я был спокоен, решив вынести их, когда на кухне никого не будет. Но в это время бабушка начала что-то искать под печкой и зацепила одну из «толкушек» кочергой. За ней выгребла кочергой и остальные. Забранилась в сердцах, пригрозив спалить мои игрушки в печи. Если бы печь топилась, она действительно могла их сунуть в огонь.
Положение спасли бойцы. Они сразу оценили ситуацию, проверили наличие взрывателей и, убедившись в их отсутствии, утопили головки гранат в выгребной яме уборной. Открученные полые внутри деревянные рукоятки вернули мне, играй, мол. Они принимали меня за несмышлёныша. Им и в голову не приходило, что не только гранат, но и стрелкового оружия у меня припрятано в разных местах много.
Оружие мы начали собирать ещё в 42-м году, а в 43-м начали искать его уже целенаправленно: рылись в трофейной свалке у станции, ночью задворками переносили в свой схрон. А вот выстрелил я впервые только после освобождения. Стреляли мы с Васькой в бывшем немецком убежище – траншее перекрытой накатом брёвен. Стреляли из брошенных там винтовок с разбитыми прикладами. Расщеплённый приклад обматывали тряпками и своими френчами. Это чтобы не поранить плечо. Больше трёх выстрелов я не выдержал: слишком сильна была отдача, разболелось плечо. Прижать к плечу винтовку без приклада не получалось. Эти винтовки мы потом переделали в обрезы.
К концу войны мы настолько обнаглели, что начали, чуть ли не открыто ходить с оружием, пряча его под пиджаками и френчами. У меня был обрез из немецкой винтовки. Ствол был отпилен почти по самый патронник, заглянув в него можно было увидеть кончик пули. Точность стрельбы из-за этого была невелика, но нам она была и не нужна. Приклад тоже был отпилен и заменён рукояткой наподобие пистолетной. Отдача была велика, и стрелять приходилось, уперев рукоять в грудь. После нескольких выстрелов на рёбрах вспухал синяк. Пристрелки проводили за городом в оврагах, патронов не жалели – их было предостаточно на трофейных свалках.
Пистолетные патроны достать было сложней, патроны для них берегли, пальнув вначале по паре раз из своих пистолетов. У Васьки был «Вальтер» и несколько обойм к нему, у меня – большой и тяжёлый парабеллум всего с одной запасной обоймой. Стрелять приходилось, зажав рукоять двумя руками, и я мечтал обменять его на более лёгкий пистолет или хотя бы на наш наган.
Оружия я лишился в послевоенные годы, когда началась жёсткая борьба с бандитизмом и изъятие оружия у подростков. Как правило, по доносам или по показаниям пацанов, попавшихся в руки милиции. В бандитизме обычно были замешаны лица уже повоевавшие на фронтах или в партизанах, часто инвалиды. Но к ним примыкали и подрастающие «дети войны». А в 48 – 50-м годах в облавы стали попадать и мои сверстники. Они знали, у кого и что хранится с войны. И эти сведения у них милиция получала, пугая тюрьмой, или выбивала в прямом смысле.
Свободное копирование
