Петербург (1912-1916) - 18

Всю осень посещал я московского знахаря китайца Тинь-Лоу, близ Донского монастыря. Он колол мне спину иголками и мазал едким составом. Но и китаец не помог. Совсем разбитым воротился я в Нижний на Тихоновскую, в родительский дом. Это было недели за две до убийства Распутина.

Приложение

Борис Садовской

Записки

(дополнения и поправки)

1

Начало моих литературных дебютов почти совпадает с поступлением на историко-филологический факультет в 1902 году.

Я застал еще старую историческую Москву, близкую к эпохе "Анны Карениной", полную преданий сороковых годов. Ее увековечил Андрей Белый во "Второй симфонии". Трамваев не было. Конки, звеня, пробирались по-черепашьи от Разгуляя к Новодевичьему монастырю. Москва походила на огромный губернский город. Автомобили встречались как исключение, по улицам и бульварам можно было гулять мечтая и глядя в небо. Арбат весь розовый, точно весенняя сказка. Развесистая дряхлая Воздвиженка, веселая Тверская, чинный Кузнецкий. У Ильинских ворот книжные лавочки, лотки, крики разносчиков. Слышно, как воркуют голуби, заливаются петухи. Домики, сады, калитки. Колокольный звон, извощики, переулки, белые половые, знаменитый блинами трактир Егорова, стоявший в Охотном ряду с 1790 года. Еще живы были престарелый Забелин, хромой Бартенев, суровый Толстой. В Сандуновских банях любил париться Боборыкин. В "Большой Московской" легко было встретить Чехова, одиноко сидящего за стаканом чаю.

2

Виктор Гофман был годом меня моложе и учился на юридическом факультете. Скромный юноша, с землистым лицом и большими, будто испуганными глазами, он до того был близорук, что при чтении сверх очков надевал еще пенсне.

3

Один москвич, школьный товарищ Брюсова, сообщил мне его юношеский экспромт:

Мелодия нарушена,

Испорчен инструмент,

Свеча любви потушена,

Упал мой президент.

4

Сидя в ресторане с Балтрушайтисом подле двух военных, Бальмонт воскликнул: -- "Ненавижу военных, презираю офицеров!" Те промолчали. Бальмонт крикнул громче. Офицер с размаху хватил его шашкой по голове. Балтрушайтису удалось отклонить удар стулом, и автор "Горящих зданий" отделался легкой царапиной на виске.

5

Заглянув как-то днем в "Весы", я увидал секретаря редакции Ликиардопуло беседующим с человеком в черной маске. Это был Андрей Белый. -- "Не хочу показывать людям мое лицо". -- "А как же на улице?" -- "Приходится снимать, не то заберут".

6

В Москве открылось издательство "Мусагет", туда пригласил меня Андрей Белый. Редакционный кружок состоял главным образом из теософов, поклонников Штейнера. Редакция помещалась на Пречистенском бульваре близ памятника Гоголю. Это была очень уютная квартирка из трех комнат с кухней и ванной. На стенах портреты Гете, Шиллера, Канта, Гегеля, Толстого, Соловьева и прочих русских и иностранных мыслителей. В кухне постоянно кипел самовар. Пожилой хмурый артельщик Дмитрий разносил сотрудникам чай в больших чашках и мятные пряники. Не осталась праздной и ванна: все мы в ней по очереди перемылись. В кабинете учтивый Э. К. Метнер вел с секретарем А. М. Кожебаткиным деловые беседы; в других двух комнатах вечно толпились сотрудники. Взволнованный, точно после холодного душа, порывистый Белый, в рассеянности забывший однажды надеть жилет; говорливый румяный Г. А. Рачинский, седой, но юношески кипучий, тяжеловесный Степун с наивной верой в немецкую философию и ехидно-ласковый Шпет.

7

Припоминаю мои тогдашние стихи:

Нового много в Москве по началу десятого года,

В литературных кругах нового много в Москве.

В корчах скончались "Весы", истомленные злою чахоткой,

Брошены магом своим, в корчах скончались "Весы".

Пляшет веселый Бальмонт канкан по парижским бульварам,

Старой Москве изменив, пляшет веселый Бальмонт.

Мрачен, спокоен и мудр, дружит с Кизеветтером Брюсов,

Завтракать ходит к Лурье, мрачен, спокоен и мудр.

Новою жизнью кипит им на смену гнездо "Мусагета",

С Гоголем рядом оно новою жизнью кипит.

Там Кожебаткин ведет с Ахрамовичем долгие счеты,

Нового руль корабля там Кожебаткин ведет.

Ходит туда Соловьев поправлять корректуры "Апреля",

Дев полновесных певец ходит туда Соловьев.

πάντα ρετ Гераклита излил на страницы Нилендер

И торжествуя изрек: и на земле πάντα ρετ[1].

Други, за дело пора: уж Дмитрий прибил занавески,

С Метнером Белый грядет: други, за дело пора.

8

По словам П. И. Бартенева, дом в Болдине, где жил Пушкин, был подарок священнику; тот его весь переделал, закрасив на косяках карандашные надписи и рисунки. Любимый камердинер Пушкина Тараканов, бывший с ним на Кавказе, получал пенсию от сыновей поэта и умер в Болдине глубоким стариком.

Болдино называлось прежде Еболдино. Это я слышал от моего отца, знатока нижегородской старины.

9

Черногубов студентом бывал у Н. Ф. Федорова, считался даже учеником его, но в корне разошелся с наставником, память которого, однако, благоговейно чтил. Н. Ф. Федоров почти ничего не ел и питался чаем. После смерти оставил карандаш, да сундук с бумагами.

10

Черногубов говорил, что со смертью Толстого у России выпал передний зуб.

11

Мой земляк И. С. Рукавишников, напиваясь, мотал головой, мычал и сердито швырял посуду. Узкая рыжая борода его купалась в бокале. Трезвый зато бывал очень мил. В Рукавишникове не было литераторской узости: с ним можно было говорить обо всем.

12

Н. С. Гумилев в литературе был мой противник, но встречались мы дружелюбно. При первом знакомстве в "Бродячей Собаке" изрядно выпили и зорко следили друг за другом. -- "Ведь вы охотник?" -- "Да". -- "Я тоже охотник". -- "На какую дичь?" -- "На зайцев". -- "По-моему, приятнее застрелить леопарда". -- "Всякому свое". Тут же Гумилев вызвал меня на литературную дуэль: продолжить наизусть любое место из Пушкина. Выбрали секундантов, но поединок не состоялся: всем очень хотелось спать.

13

Сохранился мой экспромт о "Бродячей Собаке":

Прекрасен поздний час в собачьем душном крове,

Когда весь в фонарях чертог сиять готов,

Когда пред зеркалом Кузмин подводит брови

И семенит рысцой к буфету Тиняков.

Прекрасен песий кров, когда шагнуло за ночь,

Когда Ахматова богиней входит в зал,

Потемкин пьет коньяк и Александр Иваныч

О махайродусах[2] Нагродской рассказал.

Но вот уж близок день; уж месяц бледноокий,

Как Конге, щурится под петушиный крик

И, шубы разроняв, склоняет Одинокий

Швейцару на плечо свой помертвелый лик.

А. И. Тиняков (Одинокий) был постоянным посетителем кабака.