Здоровье мне явно изменяло. С 1908 г. ни одного дня не выпадало вполне спокойного. Я жил под стеклянным колпаком. Когда жизнь снаружи стучала по стеклу, нервы отзывались жалобным звоном. Резкое ухудшение началось в 1912 г. после Кавказа. Чем усерднее лечили меня, тем я сильнее страдал. Все знаменитости меня смотрели, и все говорили разное.
Весной я опять поехал лечиться и 1 мая уже был в Ялте. Моему сыну шел седьмой год; мне хотелось его увидеть. Стоя перед домиком на Боткинской, я вслушался: за дверью разговаривали жена и теща. Обе они вышли ко мне. -- "Мальчик жив?" -- "Жив. Алик, поди сюда!" Выбежал резвый мальчик в матросской куртке. -- "Здравствуй, мальчик, как тебя зовут?" -- "Александр Борисович Садовский". -- "Ты знаешь, кто я?" -- "Знаю: вы мой папа". В Ялте провел я весь май. Утром в коридоре моей гостиницы слышались торопливые шаги. Детский голос повторял: "К папе! К папе! К папе!" Вбегал Алик и проводил со мной целый день.
Профессор Анфимов на Кавказе прописал мне ванны. От них сразу сделалось хуже. Ходил я с трудом, руки повиновались плохо. Анфимов уверял, что это хороший признак: начинается выздоровление.
Л. Г. Яковлев за последние годы превратился в маленького высохшего старичка. -- "Бывало иду, все шепчут: "Яковлев, Яковлев", а нынче никто и не смотрит". Всю жизнь он щеголял в черном, как смоль, парике и теперь под старость устроил себе паричок из седых волос. К. Т. Серебряков в концерте пел весь увешанный орденами. -- "Голосу нет, одни ордена", -- сказал кто-то из публики. Театральный механик в Москве мне рассказал: "Летом 1882 г. служил я в "Эрмитаже" у Лентовского. К нам часто приезжал Скобелев. Раз выбрал он у нас немку и увез в номера "Саратов" на Сретенку. Часа через два оттуда швейцар. -- "Что такое?" -- "И сами не знаем. Занял генерал номер, заперся и теперь там ваша певичка криком кричит, а мы стучаться не смеем. Беды бы не вышло". Лентовский послал в "Саратов" меня. Приезжаю, а там уже полиция. При мне дверь взломали. На кровати ничком распростертый Скобелев со своими баками, весь синий, в одном белье, совсем уж закоченел. Под ним истошным голосом визжит немка".