Но я отвлёкся и пора вернуться к хронологии событий. В первый класс школы я пошёл в 1956 году. Школа была во дворе дома, где я жил (Большой Каретный переулок) и носила номер 187. Забегая вперёд, скажу, что в 1963 году она была преобразована в английскую спецшколу № 30 с углублённым изучением  английского языка. 

     Первая учительница (с 1 по 4 класс) – Гутникова Гита Абрамовна. Это Учительница действительно с большой буквы. Вторая (а у меня третья) мама. О ней остались самые светлые воспоминания. Здесь приведен снимок нашего 1"А" класса, сделанный в 1956 году. Меня расположили в самом верху второго столбика слева. 

     В начальной школе (класса до 4-го) мы писали перьевыми деревянными ручками, в которые вставлялись сменные металлические пёрышки. Посредине парты были сделаны отверстия, в которые вставлялись специальные стеклянные баночки с чернилами. Дежурные по классу должны были на переменках проходить по рядам между партами и из большой бутыли подливать чернила в эти баночки (чернильницы) по мере надобности. Пёрышки надо было регулярно обмакивать в чернильницу. У каждого ученика в портфеле был пенал, в котором хранились запасные пёрышки. Частенько чернила скатывались с пера и оставляли в тетрадке омерзительные жирные кляксы. За эти кляксы мы строго наказывались снижением отметок. Но избежать их практически не удавалось никому. Наши парты в то время постоянно были залиты чернильными пятнами. Особенно та часть парты, которая располагалась непосредственно около чернильницы. Время от времени в классе объявлялась генеральная уборка, в ходе которой эти пятна отмывались влажными тряпочками. 

     Да что там парты! Наши школьные формы в скором времени после их приобретения были также ими усеяны. Избавиться от них было практически невозможно. Как-то так получалось, что у отличников, как у более аккуратных детишек,  форма была почище, а у «двоечников» - сплошь в пятнах. Так что уровень успеваемости ученика можно было определить по внешнему виду его формы, не заглядывая в классный журнал. Исходя из этих соображений, наша школьная форма была «немаркого» серо-синего цвета, на котором чернильные пятна были не так заметны. Иной раз чернильницы играли роль метательного инструмента при мальчишеских разборках. Так было здорово в критический момент стычки выхватить чернильницу из гнезда и запустить ею в обидчика. Ответ, как правило, следовал незамедлительно. Весело!
  
     Одним из самых сложных уроков в начальном периоде обучения было чистописание. Печатался специальный учебник, который назывался «Прописи». В нём типографским способом были изображены буквы и тексты, которые нам предстояло скопировать в свои тетрадки. Тетрадки по русскому языку тогда были другими. В них, помимо горизонтальных линий, обозначающих строки, были и косые наклонные линии, указывающие  правильный наклон букв при письме. Важно было соблюдать не только наклон букв, но и жирность написания каждой части буквы, которая менялась в зависимости от движения пера. Если перо двигалось вверх, то толщина линии должна была быть тонюсенькой, а при движении пера вниз – толстенькой. Ещё надо было красиво осуществить плавный переход от тонкой линии к толстой. В «Прописях» это было выдержано изумительно. В моей тетрадке это превращалось в свою чуть ли не противоположность. Ну не получалось у меня, ну что ты сделаешь! Появление сначала авторучки (пёрышки не надо было то и дело макать в чернильницу), а затем и шариковой ручки моментально «убило» этот предмет и всю культуру красивого письма. 

     Особенно в начальной школе запомнились уроки внеклассного чтения. Неожиданно для нас Гита Абрамовна говорила: «А сейчас мы проведём урок внеклассного чтения». Обычно это был последний урок. Это значит, что к доске никого вызывать не станут и Гита Абрамовна будет целый урок вслух читать нам книгу. Книги при этом были, как говорится, идейно выдержанными. Здесь были и Гайдар с его «Тимур и его команда», и «Мальчиш-Кибальчиш», и «Черемыш – брат героя». Суть и мораль этих книг состояла в том, что надо быть хорошими детками, любить свою Родину, люто ненавидеть её врагов, помогать старшим и слушаться их. В принципе всё правильно, кто бы спорил. 

     По успеваемости я относился в начальной школе к так называемой группе «хорошистов», то есть год заканчивал, как правило, без троек. За это я получал похвальные грамоты и сувениры в виде книг.

     Для подготовки домашнего задания мама  принесла мне из детского сада маленький детский стульчик. А около нашей кровати стояла обычная табуретка. Готовясь к выполнению домашнего задания, эту табуретку я пододвигал вплотную к нашей кровати. Напротив неё располагал стульчик. Учебник я ставил на табуретку таким образом, чтобы он опирался на кровать, и тогда мне всё хорошо было видно. Тетрадку клал на табуретку, а рядом ставил чернильницу. При подготовке уроков  я сидел на маленьком стульчике, передо мной был учебник, а на табуретке лежала тетрадка, в которой я записывал уроки. Рядом на большом стуле стояла чернильница-непроливайка. Всё было очень удобно, кроме одного. Чернильница, хоть и называлась «непроливайка», но иногда от неловкого движения падала на пол и брызги из неё летели во все стороны. Отмыть чернильные пятна на деревянном белом полу было совсем непросто. Но делать это надо было обязательно – иначе скандал с соседками по комнате.  

     Когда я мало-мальски освоился с чистописанием, ко мне перешла обязанность написания писем и поздравительных открыток нашим родным и друзьям. В то время почтовые письма и открытки были практически единственным видом связи между людьми, территориально разделёнными между собой. И вот я, бывало, устраиваюсь описанным образом на свою табуреточку, а мама садится рядышком на кровать. Она задумчиво пристраивает щёку на ладошку левой руки и начинает мне диктовать текст письма. Начало письма было всегда одинаковым и содержало примерно следующий текст, который я помню дословно до сих пор: «Здравствуй моя дорогая сестра Даша (Маша). Ещё передаём привет (далее следовало поимённое перечисление всех окрестных родственников, бывало на пол страницы). Во-первых строках своего письма спешу сообщить… Почему-то всегда «спешу», хотя порой на письма не отвечали неделями. Итак, спешу сообщить, что мы все живы и здоровы, чего и вам желаем. Получили от вас письмо, из которого узнали, что ……. Письмо писалось около часа. Потом конверт заклеивался и  надписывался адрес получателя и отправителя. Очень лихо было на обратной стороне конверта приписать нечто вроде «Лети с приветом, вернись с ответом!», или «Жду ответа, как соловей лета!». Далее письмо опускалось в почтовый ящик, и оно отправлялось по назначению. Как писал Самуил Яковлевич Маршак:

                Письмо само никуда не пойдёт,
                Но в ящик его опусти –
                Оно пробежит, пролетит, проплывёт
                Тысячи вёрст пути

     Накануне каждого праздника, или какого-то знаменательного семейного события, писались и отправлялись целые стопки поздравительных открыток. Некоторые из этих открыток сохранились в моём семейном архиве до сих пор. Удивительно! Многих из их авторов и адресатов уже давно нет с нами, а эти открытки хранят атмосферу той эпохи. Мне очень трогательно и грустно время от времени перебирать эти маленькие «живые» свидетельства моего детства.