Подходим к Колпашеву. Остановка. Грузить и разгружать нечего, сейчас пойдем дальше. Самая опасная часть пути как будто пройдена. Молитвы матери мне помогли. Как я усердно молился о счастливом исходе. Тридцать четыре часа до Колпашева волновалось сердце. По моему соображению, перед Колпашевым документов на сей раз не проверили потому, что раньше уже прошли два парохода, перегруженные народом, и на нашем пароходе не ожидалось пассажиров. А, может быть, и потому не проверяли, что отложили этот акт до Томска. Вернее же всего предположение то, что про этот пароход забыли: два больших парохода прошли, откуда быть третьему, да еще небольшому? Можно совместить и все три объяснения.
Стою у своей крайней каюты. Соседняя каюта свободна. В мой коридор входят трое с чемоданами, кто-то из них едет. А двое провожают. Обычные прощальные разговоры. Уезжает главный доктор в Колпашеве. Один из провожающих… начальник ГПУ в Колпашеве (это, конечно, я потом узнал от доктора). Я спокоен. Вдруг красноармеец с винтовкой подает ему пакет, запыхавшись. Видимо, с парохода пакет передали в Управление по принятому порядку, а там ввиду срочности пакета вернули его на пароход в собственные руки стоявшему около меня начальнику ГПУ. Он читает адрес и, не вскрывая, говорит: «Тут на пароходе наш сотрудник, передайте ему». Красноармеец взял страшный пакет и ушел. Когда стоявший около меня начальник ГПУ читал адрес на пакете, я тоже взглянул, и обомлел: почерк Пащенко. Что пакет был от Пащенко в этом я уверен, но в содержании его я не уверен: обо мне в нём говорилось, или о ком другом, вот в чём был для меня роковой вопрос. Ясно, что вылезая в деревне Подберезники, Пащенко сдал пакет капитану парохода с надписью «срочно» для передачи его в Колпашевское ГПУ. Вот почему этот злополучный пакет попал сначала в канцелярию ГПУ в Колпашеве обычным порядком, а оттуда пакет, как предназначенный срочно для передачи агентам ГПУ, имевшим обязанность контролировать пароход перед Колпашевым и не выполнившим этой проверки, передан был срочно через нарочного начальнику ГПУ, который стоял рядом со мной и занят был проводом своего приятеля-чекиста, так что я мог рассмотреть почерк.
Ушли эти два гражданина, я бросился в соседнюю каюту к доктору и спросил у него, кто его провожал. Он ответил, расспросив о наружности, что это начальник ГПУ. Не робкий я человек, но тут растерялся. Что делать? Выброситься в Колпашеве, пока не начали контроля? Но там так много сыщиков, что погибель моя была несомненна. Осторожно расспрашиваю одного словоохотливого человека, который, оказывается, только что отбыл трехлетний срок ссылки и работал в какой-то канцелярии в Колпашево. Ну, эти канцеляристы всегда осведомлены хорошо, а освобожденные — они очень разговорчивые. Из его рассказов я понял, что проверка документов будет перед Томском. «Здесь, — говорил он, — «шпана» на пароход не проскочит, очень много охраны. Их всех знают в лицо». Правда, видно по обращению охраны и команды парохода, что порядки там строгие. Понял я, что с парохода тут выйдешь, но на пароход не попадешь. Колпашево является центром надзора за ссылкой. Выше его ссыльных не поселяют. Пришлось ехать дальше. На душе было мрачно. Буря сомнений, предположений, планов. Придумывал разные способы разговора с агентами ГПУ, которые в любую минуту могли войти в комнату, в которой я ехал один. Ведь, по словам начальника ГПУ, «сотрудник» уже ехал на пароходе. Ночь. Не спится. Пароход мирно отбивает такт. Около десяти часов утра пришли в Молчаново, пройдя Могочино без погрузки. Здесь никакого надзора уже нет: край вольной жизни. Сошел на берег. Спросил про продукты, где они тут продаются для пассажиров. Ничего не оказалось, да и деревня была не на берегу. Пароход дал свисток и я вернулся. Вещей ведь при мне никаких не было. Уже окончательно решил бежать с парохода: страшный пакет портил мне кровь, не давал покоя.
Свободное копирование
