15 июня. Провинц. известия говорят прямо о голоде. А там, где его еще нет, хлеба не видать все-таки. По-видимому, мужики, обманутые властью, как-то инстинктивно выработали определенную тактику, неведомыми путями — вот он где, коллективизм — распространившуюся всюду. Это тактика упрятывания хлеба, причем скрывают артистически, так что не найти ни за что.
По осени их заставляют продавать за 80 коп. пуд, сейчас им же приходится покупать хлеб по 4 р. Опыт настолько осязательный, что мужички «поняли» наконец всю дикость современных приемов. Это куда почище прежнего, когда приходилось выплачивать за пособие, полученное в голодную пору, по ценам этого самого голодного времени.
Отовсюду вести поразительные: в Одессе за хлебом дежурят; на Кавказе вывешивают в ресторанах аншлаги: обед с хлебом, как в 1922 году. В Полтаве хлеба нет. В Приуралье — Саратов, Челябинск, Тюмень — без хлеба. Местным жителям — по карточке, приезжающим не дают вовсе.
А местами уже голод, «как в 1891 г.», — говорят «социалисты», чтобы не сказать: как в 1920 году.
В Москве с 1-го июня нет белого хлеба, а отпускается какой-то серый, явно с подмесью чего-то (кукурузы?), а вовсе не грубого помола муки, как уверяют власти. Черный же хлеб идет сильно — лошадям, ибо пуд его дешевле овса, стоющего по казенной расценке 3 р. 50 коп. (но в казенных складах есть только цены, овса же нет), продаваемого же по 6 р. на вольном рынке.
* * *
Мужички какой-то волости Самарской губернии, «идя навстречу коммунизму», составили и прислали властям проект: они, мужики, возвращают в казну всю землю, отдают скот и инвентарь, и пусть правительство их оплачивает, как рабочих, приличной заработной платой, они же будут жить на этот заработок.
Передовицы газет кисло-сладко отмечают проект, указывая, что он «заслуживает рассмотрения».
Думаю, что эта полная коллективизация «хлебного производства», как она ни заманчива (чего же коммунистичнее — фабрикация хлеба в государственном масштабе!!), едва ли по душе товарищам коммунистам. А между тем крестьяне вкладывают все свое достояние, помимо труда, т. е. собираются дать больше, чем дал индустрии рабочий, явившийся в нее с голыми руками (фабрики и «орудия производства» перешли из других рук, из рук буржуазии). Но согласится казна платить им, крестьянам, хотя бы отдаленно то, что платится малопродуктивному рабочему? Едва ли. Сейчас мужицкий рабочий день идет за 20–40 коп., а тот же день столпа революции, рабочего, расценивается во много раз дороже.
Хитрые мужички, раскусили и не без ядовитости утерли нос правительству.
* * *
Безработица отчаянная. Из-за недостатка строительных материалов не производится ни строительства в достаточных размерах, ни даже ремонта. Смешно сказать, но чтобы достать для мелкой починки несколько горстей цемента, штукатуры должны подговорить товарища украсть это количество на месте казенной стройки под риском попасть в экономич. контрреволюционеры.
На биржах труда (в Петерб., в Москве) скандалы. Не так давно на Каланчевск. бирже огромная толпа безработных (не записал ли я уже это?) громила киоски, лавки, требовала работы, бранила «жидов» («небось жидов безработных нет!»). Приезжал отряд войск ГПУ. Усмирили без боя. В следующие дни избавлялись от безработных сезонников отсылкой их по домам, целыми массами: покупали билеты, сажали в поезда.
Кстати, эти самые сезонники завезли в Москву сыпняк. Забыли уж все про него, а он опять появился, — симптом голода и разрухи.
* * *
В Москву въехал с большой помпой М. Горький и играет неблагодарную роль хвалителя советских порядков, всюду развозимый и угощаемый. Возят его прямо как «знатного иностранца». Хитрый мужик! Приехал получать 1 200 000 руб. (sic, миллион и двести тысяч) с Государственного Изд-ства за свои сочинения. Нельзя же было не поехать! Но, конечно, стремится назад. На одном заводе (АМО, см. об этом газеты) рабочий умолял его «не ездить больше в фашистскую Италию». На это не совсем тактичное замечание Горький отвечал в другом месте, дня через три, что он сейчас поедет, а вот на будущий год совсем вернется в СССР.
Все время он говорит о бодрости, всем в глаза хвалит «достижения», почувствовав нежность даже к ГПУ за устроенный сим учреждением питомник для беспризорных и рецидивистов. И Горький все славословит. Трудно было бы представить себе Л. Толстого, или «беспринципного» Чехова, или Короленко участвующими в подобном организованном энтузиазме! Да и вообще никогда (Булгарин?) русск. писатель в такой роли не выступал. Да, далеко Горькому до «Словаря русского народа».
Свободное копирование
