23 мая, среда.
О высылке Дурака я к тебе писал, но совсем забыл упомянуть о ружье: снабди меня своим широкодульным старбусом.
"В продолжение шести недель мы виделись с Дарьею Егоровною ежедневно, -- говорил Граве, -- вместе играли, резвились, шутили, болтали всякий вздор, а я ни разу не заметил, чтоб она когда-нибудь покраснела". -- "И не мудрено, -- отвечал старик Редкин, -- она до сих пор едва ли знает, когда ей краснеть должно".
Сказано умно и справедливо: для невинной души все невинно.
Завтра выезжаю и, к сожалению, один. Прошлогодние товарищи мои сбились с толку: Литхенс публиковал свой отъезд в чужие края, да я уверен, что он не поедет,
Потому что очарован
И к ногам ее прикован;
а на Федора Павловича нашла страсть заниматься в своей экспедиции. "Mais de quoi s'occupe t'on chez vous?", -- спросил его Затрапезный. -- "Mais on ne fait rien, ou on fait des riens" {Чем же занимаются у вас? -- А ничего не делают или занимаются пустяками (франц., игра слов: rien-- ничего, des riens-- пустяки).}, -- отвечал Граве, и это, кажется, сущая правда. Спасибо, что не умничает, подобно другим, которые, переписав какую-нибудь бумагу, думают, что они уже пределовые люди, на которых должно быть обращено внимание целой России.
В "Москвитянине" (1854, No 18, стр. 140) после этого следует:
"Вот стихи к портрету А., которые ты иметь хотел.
Когда смотрю на образ твой прекрасный,
Мне кажется, смотрю я в небеса:
Так все в его чертах спокойно и согласно,
Так на челе его светло и ясно,
И так в очах его краса.
* * *
Не прелести земной твой лик изображенье,
Он не волнует чувств и сердца не томит;
Нет, он невольное внушает умиленье,
Молитву тайную, коленопреклоненье
И мысли смертного к бессмертию стремит".
Свободное копирование
