Не прошло и недели, как принесли повестку, вызвали отца, выдали ордер. В центре города, Большой проспект, 47 - двухэтажный дом, там жили моряки, только освободили. Мы предъявили ордер, весь дом еще не был заселен. Какой-то человек посмотрел на ордер и говорит: "По числу членов Вашей семьи можете занять три комнаты, выбирайте, какие хотите, вы первые жильцы". Наши выбрали. Было запущено, грязно, полы покрыты линолеумом. Через неделю пришел комендант и говорит: "Мне велели оставить Вам стол, табуретки и койки".
Койки были солдатские, но все равно, для нас это было как ценная находка. Перешли, начали белить, убирать, навели порядок для нас. Все было, как в сказке. Скоро выдали нам ордер на уголь и дрова. Никогда в жизни не было у нас такой хорошей квартиры в центре города. Ну, как не любить большевиков, правду говорил дядя Ваня, что они думают о бедных. Имя Ленина стало понятней.
В вечерней школе я и месяца не проучилась. Наступило лето, понемногу начали восстанавливать разрушенные дома. Отец пошел работать на стройку и нас, меня и брата, взял с собой. Надо было заработать на одежку, чтобы зимой было в чем ходить в школу. Я все же мечтала продолжать учебу в армянской школе в Нахичевани.
Строили тогда примитивно, никакой техники. Кирпичи подносили на носилках, раствор в ведрах подавали. Поднимались на строящиеся этажи по доскам, перебитым планками вроде лестницы, а иногда связывали ведро с раствором и канатом втаскивали наверх. Больше восстанавливали, чем строили.
Из мешковины мама мне сшила платье с карманами и красным кантом для работы, а выходное платье было у меня из покрашенной марли, но шито хорошо, с оборками. Еще у меня было марлевое платье, окрашенное в марганце, в луковой шелухе. Одно из них было сшито Татьянкой, были и такие девочки, что завидовали мне за такие наряды. Все лето мы с отцом работали. Дядя Сережа тоже стал лучше зарабатывать, свою шинель отдал нам. Мама из нее сшила брату пальто и сестре куртку. А мне из какого-то солдатского одеяла тоже сшила зимнее пальто и шапку-ушанку. Бабушка достала шерсть из постели, счесала, спряла нитки, у каких-то знакомых нашли примитивное веретено и чесалку. Сделали шерстяные нитки, бабушка навязала нам варежки и носки на зиму. В общем, к 1921-22 учебному году мы подготовились. Я поступила в Нахичеванскую армянскую школу первой и второй ступени, тогда она помещалась в большом двухэтажном кирпичном здании бывшей мужской армянской семинарии на 26 линии. Школа мне показалась очень неприветливой. В ней я себя чувствовала чужой, одинокой. Во-первых, меня удивило, что мальчики и девочки учатся вместе. Во-вторых, хоть и армянская школа, а говор их мне был не совсем понятен. Ученики были местные, все из окрестных сел армянского района. Ростовские армяне, в большинстве случаев, отдавали своих детей в русские школы, а беженцы-армяне больше ограничивались начальной армянской школой в Ростове, где учился мой брат и моя сестра. Редко кто после окончания этой школы поступал в Нахичеванскую. Ну, а я была намерена учиться здесь еще 2 года, чтобы закончить среднее образование. В Тифлисе я окончила прогимназию, что приравнивалось к неполной средней школе. Родной язык я знала хорошо, говорила на литературном языке. Даже не все учителя этой школы могли так говорить, они смешивали местное наречие с литературным. Учитель армянской литературы, почтенный старик, тов. Заминян (так было принять в армянской школе называть учителей - товарищ, а дальше фамилия). Очень скоро все учителя стали относится ко мне внимательно и с удовольствием вызывали, чтобы я одна из первых рассказала урок. Ставили в пример, что четко и ясно излагаю свои мысли. Но вот преподавательница математики, кажется Демирян, невзлюбила меня. Нужно признаться, что в этом и я была виновата. Она в своей речи часто употребляла местное наречие, а я переспрашивала, иногда исправляла ее речь машинально, не имея никакого умысла. Кроме того, за перерыв в учебе, я ведь почти один год не училась, были только попытки учиться в русской, я позабыла кое-что и ее объяснения на корявом языке меня затрудняли. В общем, между мной и учительницей сложились не совсем нормальные отношения. Она по натуре была злым человеком, к тому же, как я уже в техникуме узнала, старая дева, обиженная жизнью и судьбой, внешне грубая, неуклюжая, неприветливая. Таких людей я редко встречала. Скоро я освоилась в школе, стала участвовать с синеблузниками в выпуске стенгазеты, а потом и в самоуправлении. Ходила я и в школу, где учились мои брат и сестра вместо родителей на родительское собрание. Мне все было интересно, я старалась, только вот по русскому языку я с трудом получила положительную оценку, говорила я тоже с ошибками, все родовые окончания путала, ведь в армянском языке их нет и "ь" тоже плохо давался. В Тифлисе, когда я училась, была старая орфография, а в Ростове уже ввели новую. Но я очень старалась. Достали русско-армянский словарь, я в кармане носила записную книжку, где бы ни была, в трамвае, магазине, в школе, как только услышу незнакомое слово, записываю. Правда, часто неправильно и поэтому в словаре не находила, спрашивала близких подруг, соседей. Учительнице моего брата, тов. Григорян (тоже старая дева, но в противоположность Демирян, очень добродушная) я понравилась. Брат мой учился плохо, никакие усилия не помогали, и она удивлялась как может быть такая разница в наших способностях. Когда она узнала, что мне очень трудно справляться по русскому языку, повела и познакомила со старой учительницей - Марией Христофоровной, одной старушкой, у которой после болезни одна рука и нога ослабели. Она охотно согласилась заниматься со мной бесплатно, но я ей оказывала небольшие услуги. К счастью, она жила в трех кварталах от нашего дома на среднем проспекте, угол Пушкинской. После уроков я приходила к ней, она со мной занималась, разъясняла домашние задания и, кроме того, систематический курс грамматики проходила, ежедневно задавала выучить наизусть кусочек стихотворения или из прозы Толстого, Тургенева, Гоголя, Горького, постоянно следила за речью. За это я по ее списку покупала то, что ей нужно из продуктов, убирала ее маленькую комнатку, выносила сор, а потом и мама с ней познакомилась и брала ее белье стирать или шила для нее. Взаимоотношения наши стали очень близкими. Года два я с ней занималась и потом моя мама не оставляла ее, помогала и я навещала ее. Конечно, ее знания уже не были достаточны, чтобы помочь мне, но я всегда считала себя обязанной за ее неоценимую помощь. Две зимы с трудом я ходила в Нахичеванскую школу, кое-как окончила в 1922-23 учебном году, потому что в этот период я часто болела, трижды перенесла возвратный тиф, сыпной тиф, малярию. Даже не знаю, как мне удалось окончить школу. Знаю, что математичка была очень недовольна много, с грехом пополам пропустила с переэкзаменовкой. Только преподаватель армянского языка и литературы меня хвалил. Я с трудом поступила на работу в детсад или ясли, так как там были и очень маленькие дети и большие, дошкольники. При заводе для работниц было организовано что-то вроде детской комнаты. В двух комнатах - одна спальня, другая побольше, вроде столовой, но и для занятий и игр. Обед приносили из рабочей столовой. Моя мама строго следила за мной, по вечерам никуда не пускала. С мальчиками не разрешала не только дружить, но и разговаривать.
Свободное копирование
