Вернемся к описанию типажей второй половины дома.
Шуга-отец был учителем в школе и пьяницей дома.
Пил дома один потихоньку, чтобы никто не видел.
Моя мать, учительница той же школы, его жалела.
- Ну как не запить, живя в таком доме, – частенько говаривала она, сидя у окна за чашкой чая.
Шуга был хорошим, добрым человеком, как и его жена, тихая, добрая, маленькая женщина с вечно печальными глазами итальянской мадонны с картины Рафаэля.
Она сутулилась от постоянного ношения тяжелых сумок и говорила тихим, немного жалобным голосом.
Муж-Шуга частенько выговаривал ей за это: - Не говори жалобным голосом, не говори тихо, говори громко и уверенно, а то все подумают, что я тебя бью.
Говорил он это при нас детях, предполагая, что мы не обратим на его слова никакого внимания, а мы, чертенята, все слышали и все видели и все запоминали.
Голубиный Боря и его жена Анька, их соседи по второму этажу, тоже пили, но пили шумно, азартно, с раздорами и скандалами.
В их семье всегда был праздник.
Летом, в раскрытые окна неслись мат-перемат, попеременно то Бори то Аньки, звон бутылок, вопли и визги, не то жены, не то детей.
На всю округу разносились страшные угрозы и обвинения: - Да тебя, паскуду, убить мало, тра-та-та. Да ты, козел, тра-та-та, сдохнешь раньше меня. Да ты, такая-растакая, на мои деньги живешь (читай – пьешь).
И так часами.
Они познакомились в начале 60-х.
Анька уже была замужем за каким-то алкашом, но когда появился импозантный Боря в красивой форме летчика, она растаяла и без сожаления выгнала своего алкаша.
Боря и вправду был хорош в те годы, доложу я вам.
Он был немного похож на знаменитого актера Александра Ширвинда.
Помню, как они прогуливались по главной улице поселка: Боря всегда в форме летчика, важный, как командир авиаполка, и гордая, красивая Анька в цветастом платье, пышущая здоровьем и счастливая своим новым приобретением, которое она крепко держала под ручку.
Кстати, Анька была цыганкой, но из тех, что остепенились и стали вести оседлый образ жизни.
Но кровь есть кровь, и от цыганской родни никуда не денешься, а родни у цыган всегда в достатке, поэтому в маленькую комнату молодоженов шли и шли смуглые, востроглазые, веселые родственники, и пир и гулянка, как мне казалось, не кончались никогда.
В настежь открытые окна второго этажа громко лилась музыка и песни, в основном популярного в то время цыгана-красавца Сличенко, которые перемежались с зычными песнями в исполнении гостей, под сочные аккорды гитары, а то и двух.
Потом все бросались в пляс, а наплясавшись, высовывались из окон, чтобы отдышаться, потому что из недр комнаты постоянно валил табачный дым.
А вечером, уже в сумерках, когда жара и духота в комнате становились невыносимыми, вся орда вываливалась наружу, во двор, и веселье продолжалось нередко до полуночи.
Свободное копирование
