Нашу большую семью война разбросала по всей стране. Мы были в Саратове. В Москве остался брат Василия Николаевича — Юрий Николаевич, с новой семьей. Они переехали к нам, так как их квартира была на Ивановской горке недалеко от зданий ЦК ВКП(б), они боялись немецких бомбардировок и перебрались к нам на Мясницкую, 17, не догадываясь, что рядом, в доме 37, находился бункер Сталина — Ставка Верховного Главнокомандующего и Генеральный штаб. И попали из огня да в полымя. Мария Николаевна и Григорий Михайлович вместе с няней Варварой Ивановной тоже остались в Москве, у себя на Октябрьской улице. Арестованный Сергей Королев вместе с тюремным конструкторским бюро, позднее названным "Туполевская шарашка", был эвакуирован в Омск. Ляля с Боткинской больницей эвакуировалась в Казань, где работала в военном госпитале врачом-травматологом. Ее родители вместе с маленькой Наташей Королевой оказались в Йошкар-Оле. О положении нашей большой семьи видно из одного из писем к нам в Саратов матери С.Королева Марии Николаевны.
11.1.1942
Все родные и дорогие наши!
Пользуемся случаем отправить Вам письмо с полдороги, все же скорее дойдет. А случай этот — Лёля [1]уезжает в Ташкент, где уже работает ее Московский автодорожный институт. Отец ее, Володя, вернулся, вернее, пробрался из окружения из-под Брянска. Счастливец. Правда вид был неважный, но теперь дома и освобожден вчистую. Лёля едет оканчивать свой ВТУЗ. Вот и пользуемся случаем отправить это письмо. Не обижайтесь за малочисленность наших писем. Да Вы, пожалуй, не все получили. Как и мы, я думаю, от Вас. В ту ночь, когда написала открытку, я дежурила и легла спать в 430 утра — всю ночь писала всем. Иначе нет возможности. Я работаю секретарем, у меня же и карточки. С 16 октября — это сплошной калейдоскоп людей, рабочих — кто-то бежал, вернулся, уехал в деревню за семьей, возвращается на свое восстанавливающееся производство: многие заводы открыли свои филиалы или отдельные цеха и собирают старую рабочую силу, а секретарю все работа, и я, выходя из дома в темноте, в 730 утра, возвращаюсь домой в кромешной тьме в 7–8 ч. вечера. К тому же нет ничего более мучительного и дергающего нервы, чем работа с продкарточками.
Паек наш почти тот же — экономия на масле и сахаре, а хлеб по-старому. Но, как Вам известно, живя на месте, все как-то можно извернуться — то картофеля коллективом раздобыли, и Юрию дала, то муку тоже раздобыли. Но запасы уходят, и к весне будет похуже, конечно. А впрочем, что досадовать! Мы сегодня с Ивановной [2] как раз радовались, что мы живые — значит, наша жизнь кому-то нужна еще или, вернее, мы принадлежим к числу счастливцев. Так вот, возвращаясь часов в 7–8, поев, я собирала последние силенки, чтобы как-либо с помощью Ивановны из кусочков меха старого от кожанки Сергея и всякого утиля соорудить теплый жилет для Юрия, который в это время работал грузчиком на хлебозаводе, а морозы стояли лютые. С декабря у меня вечера освободились — окончен жилет, но конец года, и зачастую либо я прихожу домой к 10 ч, либо беру работу на дам и просиживаю до 3–4 ч. утра. Такие эксперименты становятся, однако, все больше и больше не под силу — несомненно, и годы сказываются и питание. Жиров-то приходится 30 г в день на всех троих. Дорогих магазинов еще нет, и масла не купишь, мясо есть на рынке, но нет возможности платить по 130 рублей за кило, а лук — тридцать рублей и картофель — пятьдесят. Мясо доходит до ста пятидесяти, а молоко — до тридцати иногда. У Юрия есть кое-какие запасы с лета еще, у нас тоже от Ляли, и мы не бываем голодными, но хлеб свой съедаем с усердием. Зато мы тоже можем блеснуть изяществом своих фигур, ставших легкими и гибкими, как в 20 лет. Ночи научились спать спокойно, ибо постепенно выработали в себе презрение к смерти и решили, что смелого бомба боится, смелого смерть не берет. Проклятый немец бомбит, а мы сидим с Ивановной и шьем, а Григорий Михайлович читает нам газету, да изредка выглядываем под штору — какой путь намечают по небу трассирующие пули. Когда уже струны нервов очень натягиваются — спускаемся на нижнюю площадку, выйдем наружу, понаблюдаем, да и не ждем "дядю отбоя", как говорят ребята, а ложимся спать, ибо иначе не будет сил на завтра для работы.
Правда, случалось спать и не раздеваясь, и даже в валенках. С половины декабря мы живем несравненно спокойнее, но это еще не значит, что враг не пытается доказать время от времени, что он еще существует и доказательства его довольно вещественны, но и мы, и Юрий в числе счастливцев. Юрий перестал тоже выводить детей вниз, а загородил окно в комнате у Риты, и там сидят дети. Юрий звал под Новый год прийти, вместе посидеть, но мы не смогли. Вечер были одни, вспоминали всех родных и близких и одно пожелание — всем собраться. Рине послала телеграмму с оплаченным ответом. Думаю, что он ее получил.
Мы тоже чуть было не уехали в Тобольск, хотя этого и не очень желали, но студенты уехали и мы должны были ехать с ними. По счастию, фортуна повернулась, и теперь никаких выездов больше нет, а вопрос идет о том, чтобы вернуть студентов и заниматься. Пока же Григорий Михайлович без работы и без оплаты, перешел на иждивенческую карточку на этот месяц. Мне обещают прибавку, так как я веду карточки, а пока я вчера получила 200 рублей огулом за карточки за все время. Как видите, мы не унываем. Вчера получила письмо Риты, телеграмму Васи и письмо Анны Ивановны. Теперь, конечно, приходится очень и очень жалеть, что Вы оба уехали, но тогда и даже три недели назад казалось все иначе. Несомненно только, что Ваше присутствие должно способствовать выздоровлению Рины. Бедный малыш! А не воспаление легких ли у него? Вы нам пишите чаще, хотя бы открытки, пока он поправится. Интересы наши сосредоточены сейчас вокруг всех близких, растерявшихся по нашей необъятной Родине. Собравшись к обеду, слушаем чтение Григорием Михайловичем газеты. Потом начинаются неизменно предположения. Кто, как и где живет. Ни из Киева, ни из Глухова, конечно, никаких вестей, и назойливо гвоздит мысль, что там не выживут, что там мучаются, что в Киеве, несомненно, голодают, ибо Нютина [3] работа в таких условиях никому не нужна и, конечно, прекратилась, а Миша [4] вряд ли дома и вряд ли уцелел. О мужчинах в Глухове [5]' ничего не знаем. О Вас скудные вести, и ясно нам заранее, что Вам круто приходится. Тревожимся о Ляле и о ее отце, который ехал мучительно и больше двух недель. Сережа все там же. Нет, вероятно, плохого, в котором не было бы доли хорошего. Работает Сергей много и пишет, вернее, телеграфирует, что устроен хорошо, просит не беспокоиться о нем. Раза два в месяц шлет телеграммы нам, и мы отвечаем. По счастию, на свете живут не одни только Костики [6]. А есть и маленькие, незаметные, сердечные, вернее, человечные люди. Ляля уехала. Вы знаете ту тяжелую ночь. Уехала только утром, потерялась с отцом, много пережила. Но через 8-10 дней пути была уже с Наташей в Йошкар-Оле. Сейчас работает в Казани (ее адрес: Казань, Подлужная, 2, кв.12). Марианна с Мими [7] могут послать Наташе письмо, адрес: Йошкар-Ола, Марийская АССР, Стройуправление 16, п/я 18, К.М.Винцентини, для Наташи. Максимилиан Николаевич работает в этом Стройуправлении по переводу из Москвы. Конечно, скучают, но война есть война, и пусть будет счастлив, что не спал в валенках эти месяцы. У них там же при работе комнаты, все они вместе. Лялька близко от них в Казани. Оля уехала. Это жаль, так как сейчас наступил военный перелом, но она поступила правильно, не стоило ждать новых звонков и вызовов, еще поехала бы в гораздо худших условиях [8]. Выехала она вечером, и Юрий на другой день, придя к нам, сказал: "Ушла в ночь, и, быть может, навсегда". Возможно, что этот Гордиев узел разрубится, не знаю, к лучшему, или нет. Новая семья ему чужая и далекая, одна радость — девочка. Живут они у Вас, броню сдали, Юрий Николаевич наполовину живет у себя с Лисей [9].
Тепло, но временами бывает и холодно. Временами не дают тока. Вера уже месяц работает в какой-то библиотеке, а Юрий сейчас, как будто, заведует Московским Домом учителя. Он тоже стал стройный мужчина. Телефон Ваш сняли чуть ли не на второй день, ибо, как правило, их снимали у всех уехавших. Немного посуды Вашей у Оли на буфете, что-то еще из посуды и вещей у нас — Ивановна и Григорий Михайлович перенесли. Вообще мы целый месяц изображали рикш. Надо сознаться, что это было не так-то просто и не так-то легко — всех и всего было жаль. Какие острые моменты были пережиты — не рассказать. Вы ведь по газетам, несомненно, следили. Присутствие т. Сталина в Москве, его речь в ноябрьские праздники были первыми проблесками света и надежды. Проклятые немцы сделали в этот вечер жуткий налет, но ни один не прорвался в Москву, только небо сверкало кругом звездочками и сполохами. Добрый месяц потам мы еще тренировались в презрении к смерти, наконец радио принесло вслед за шуршанием слухов радостные вести с фронта, а ведь канонада была слышна, враг стягивал кольцо вокруг Москвы. Ивановна по возрасту не была послана на трудовой фронт, домашние хозяйки наши ходили в Останкино, на Пресню и прочее, а наши работницы немало труда положили в Кунцево, Крылатском. Город ощетинился надолбами, земляными валами, бойницами — и город оживает, наполняется, хотя и очень осторожно, с отбором, всех выехавших не пускают, нужно разрешение коменданта города на въезд. Вот почему и жаль, что Василий переменил свою работу, с московской работой он, наверное, довольно скоро вернулся бы в Москву. Думаю, Вы, Рита, скорее найдете пути, жаль было бы работу, которой отдано столько сил и лет. Идея создания филиала Библиотеки в Саратове целесообразна и своевременна, думаю, и полезна для Ваших хлопот. О возвращении Наркомпроса пока не слыхала, но многие другие Наркоматы уже здесь, правда, не в полном составе, а частично. Институты стараются стянуть своих студентов и организуют занятия, заводы собирают своих кадровых рабочих и открывают цеха. Приехавших самотекам не прописывают или во всяком случае это очень трудно улаживается. Броня — это юридическое право, а фактически, правда временно, у нас на лестнице уже нет свободных квартир. Экономия топлива заставила уплотнить нас жильцами других корпусов, а в иных местах теми, у кого не оказалось крыши над головой. Многое, конечно, зависит и от соседей, и от самого домкома. У Ляли вся лестница уплотнена, кроме нее. Ее нет, и я сама беру жировки, плачу, заколачиваю окна в кухне, закрываю форточки, если им вздумается открыться, слежу, чтобы не замерзло отопление, т. е. делаю все вместо Ляли. Мне это нелегко, так как вырываться со службы чрезвычайно трудно. Но дети должны иметь кров над головой, хотя бы это мне стоило много сил.
Ну хватит, друзья. Вам и читать надоест, тем более, что писать я стала ужасно. Почерк испортился, как и у Юрия. Право, должно быть, у нас с братом нервы примерно в одном состоянии. Он часто бывает у нас.
Вы, несомненно, свободнее и спокойнее живете, и мы требуем от Вас не ждать от нас, пока придут письма, а почаще нам писать. Пишите о здоровье ребят. Так мучительны тревоги обо всех. Пусть новый год принесет конец всем бедам и победу, удачу нашей Армии, нашей стране.
Всем Вам от всех нас привет. Марианну целую — она еще помнит Мусю или никто ей не напоминает? Анне Ивановне привет.
Муся.
Свободное копирование
