Так месяца два мы были в ссоре. Пришёл Песах, и мама пригласила Зисль в гости на праздник. Все хотели, чтобы мы уже помирились. Мама нам дала орехов и тёща тоже дала орехов, чтобы мы играли. Я был единственным сыном и задавал четыре вопроса[1], и Зисль как видно понравилось, как я задаю вопросы. Потом мы играли в орехи оба праздничных дня. На другие дни пасхальной недели меня звали в дом тестя, куда меня отводила мама. Целый день я проводил у тестя, играл с Зисль, а вечером приходила мама, забирала меня домой, а наутро снова отводила к тестю.
Последний день Песах я целиком провёл с Зисль, играл в орехи. Она так хорошо научилась, что играла чуть ли не лучше меня. Я рассердился, опять сорвал у неё с головы чепчик и у меня невольно вырвалось:
«Парх!»
Этим я себе произнёс приговор. Зисль с громким плачем кинулась к своей матери, и та с большой злостью мне отвесила оплеуху, а отец сказал, что позаботится о том, чтобы раби меня в хедере выпорол. Я убежал домой, и тут же появился тесть с жалобой на меня: такой распущенный мальчик, надо его выпороть, чтобы он раз навсегда запомнил.
Сообщили раби, чтобы за сдирание чепчика с головы Зисль и крики: «парх» меня как следует высекли. Раби с большой строгостью исполнил приговор, и больше я ни разу не сорвал с неё чепчик и не обозвал нехорошим словом. В ссоре мы были целый год, до следующего Песаха.
На Песах тёща снова привела к нам Зисль, и обе мамы буквально выложились, чтобы помирить «молодую пару».
Мы помирились и больше не воевали. Волосы у неё тем временем отросли, чепчик она постоянно снимала и мы им пользовались для игры в орехи, как прежде пользовались для этой цели моей ермолкой.
Когда нам исполнилось по двенадцати лет, мой отец мне открыл тайну, что мы есть муж и жена. То же Зисль сказала её мама, и тогда нас свели вместе.
Мама научила Зисль, как себя вести с мужем, а меня научил отец, как должен себя вести я. Мы стали мужем и женой, и так и живём, слава Богу, до сегодняшнего дня.
Иногда она даже ругается, но я уже привык и не отвечаю. Сейчас, слава Богу, мы выдаём замуж дочь, пусть она будет счастлива».
Эта правдивая история, которую я специально передал подробно, очень характерна для того времени.
Так себя вели все молодые пары. Мальчика забирали домой его родители, а девочку – её. И часто сводили вместе, чтобы они играли, и если они были соседями, то продолжали играть, как прежде. Они часто дрались, он срывал с неё чепчик, и отец его наказывал розгами, как и до этого.
Бить детей было обычным делом. Из-за малейшей провинности сразу били. Били мальчиков, молодых хозяев – то есть 14-15-тилетних, уже имеющих своих детей, и били матерей, имеющих своих детей.
Но надо отметить, что, как это ни странно, большинство таким образом женившихся, повзрослев, жили потом хорошо. Муж с женой друг друга уважали и любили. Лишь малая часть продолжали скандалить и должны были разойтись.
Паника, как сказано, продолжалась не больше года.
Когда слух об указе дошёл до Каменца, городская верхушка обратилась к деду за разъяснениями. Поскольку дело это было по тем временам очень важное, Арон-Лейзер поехал в Бриск и расспросил исправника. Тот ответил, что нечто подобное действительно поступило от министра. Из Петербурга, например, пришла к губернатору бумага с запросом: сообщить, в каком возрасте женятся евреи, поскольку известно, что солдаты-евреи почти все имеют по несколько детей, и исправник предположил, что министр наверное издаст указ, чтобы до двадцати лет молодым людям не жениться, а также и девушкам. И по возвращении Арон-Лейзера в Каменец началась паника.
В Бриске паника началась раньше, и каменецкие жители пока ничего не предпринимали. Они смотрели на Арон-Лейзера. А он не хотел отличаться ото всех евреев и выдал дочь замуж в одиннадцать лет.
Свободное копирование
