Но само местечко обеднело. И люди надрывались ради малого куска хлеба. На неделе никто не видел мяса. Даже булочки и свежий хлеб ели в считанных домах. Всю неделю ели чёрный хлеб, который каждый пёк для себя раз в неделю или два, поскольку считалось, что чем черствее хлеб, тем меньше его съешь. Утром ели крупник - перловку с картошкой, или в большой горшок с крупником на семью из шести человек клали, может, две унции масла или полкварты молока или даже целую кварту молока, что стоило копейку.
На обед ели борщ с хлебом и с куском селёдки или с маслом. На ужин варили клёцки или лапшу с тем же количеством молока. Кто победнее – готовил лапшу из кукурузной муки.
В субботу все евреи, даже самые бедные, ели рыбу. Богатые покупали большую рыбу, а бедные – маленьких рыбок, которых перемалывали с луком и делали котлетки. Рыбу ловили у себя в реке, и пол-злотого за фунт считалось дорого. А когда заламывали двадцать грошей за фунт рыбы, в городе подымался большой крик и возмущение против торговцев рыбой, скупавших рыбу и увозивших в Бриск, из-за чего в городе нет в субботу рыбы; торговцев грозили избить и никогда не приглашать к Торе[1], если они и дальше будут увозить рыбу из Каменца и устраивать подорожание.
Мясо было телятина, баранина и говядина, но тощее. Мясники покупали самых худых коров, у которых уже не было сил стоять на ногах. Корову можно было купить за шесть-восемь рублей, десять считалось дорого. Богатые, понятно, покупали говядину, а бедные – телятину, а совсем бедняки, например, меламеды и ремесленники, у которых не было помещиков, покупали баранину.
Кугели были разные, но все – жирные и вкусные, даже у бедняков. В субботу все евреи хорошо жили. По сравнению с тем, как ели среди недели, субботняя еда была царской.
В каждом доме пекли халу и ставили чолнт[2]. В пятницу вечером шамес[3] шёл по улице и кричал: «Благословляй свечи!». И все евреи, выкупавшись и вымыв голову, шли молиться в бет-ха-мидраши, а потом садились за большую субботнюю трапезу. Звучали субботние песнопения, свечи горели у каждого в подсвечниках и в висячих светильниках, и каждый радовался дорогой и любимой субботе. Беды и убожество всей недели отступали, весь субботний день человек радовался, изо всех углов дышало субботой, святостью, о делах никто себе не позволял говорить, что считалось большим грехом.
Днём в субботу много занимались и много спали. И в летние, и в зимние дни учились после сна и в компании. За одним столом в бет-ха-мидраше учили Гемару вместе с раввином, за другим учили Мишнайот, за третьим – Мидраш, за четвёртым – «Шульхан арух»[4], и всё – с раввинами. За всеми столами сидели простые, рядовые евреи, которые совсем не умели учиться. Зато они умели красиво читать псалмы – с чувством, со вкусом, стих за стихом, по порядку, и это трогало сердца. Потом читали послеобеденную молитву, а после этого шли на третью трапезу – кусок рыбы для хозяев, для всех остальных – селёдка с халой, что уже было скудно.
Потом шли на вечернее богослужение, когда читали большую главу из псалмов «Счастливы те, чей путь непорочен»[5]– с трогательным напевом, говорящим о том, что опять идёт неделя с её горестями и заботами, снова потянется будничная тоска.
На исходе субботы в богатых домах пили чай, заваренный в кувшине, в прикуску с куском сахара. С одним куском можно было выпить два-три стакана чая. Если не ленились, то заваривали ещё кувшин и снова хлебали.
Покончив с чаем, брались за будничные расчёты. Торговцы снова обсуждали с жёнами список товаров, нужных на всю неделю, шинкари – количество спиртного, а евреи, торговавшие с помещиками, решали, что делать у помещика, как с ним стоит себя вести и как говорить.
Обсудив на исходе субботы с женой дела, начинали наутро в воскресенье обычный будничный труд.
Свободное копирование
