Под утро мы вновь постучались в крайнюю хату и опять были хорошо приняты, но хозяин-молдаванин предупредил нас, что ежеминутно в хату может прийти жандарм и арестовать нас. Мне было уже все безразлично, так как я видел, что все наши планы неосуществимы. Я спал крепким сном и старался обогреться возле сильно натопленной печки. После обеда и стакана горячего молока мы просили хозяина подыскать нам к ночи извозчика. Видно, что молдаванин говорил с нами неискренно. И действительно, уйдя будто бы искать извозчика, он привел жандарма. Мы были арестованы, и после краткого протокола нам было предложено следовать к шефу.
С этого дня начались наши мытарства по этапам. Это было не меньшее испытание, чем весь пройденный путь. Мы привели выше скопированную нами в штабе карту той местности, по которой отступали добровольцы из Одессы на Румынию, и наметили красной линией путь нашего следования от Одессы до Аккермана.
* * *
Мы попали в положение пересыльных арестантов, столь знакомых мне по прежней моей деятельности губернского тюремного инспектора. Нас гнали на г. Паланку, чтобы переправить обратно на русский берег. Жандарм шел быстро, и мы должны были поспевать за ним. Дорога была покрыта глубоким снегом и часто шла в гору. Идти было тяжело. Румын кричал «гайд» и не позволял останавливаться. Через два часа мы были уже обратно в Волонтировке и сидели в канцелярии пристава.
Здесь нас допрашивали более обстоятельно и оставили ночевать, предупреждая, что завтра утром мы будем отправлены на Паланку. Я спросил пристава на немецком языке, для чего нас отправляют на Паланку, и он ответил, что всех перешедших границу отправляют через г. Паланку на русский берег. Мы ночевали в холодной, нетопленой комнате канцелярии, лежа на грязном полу. Чтобы выйти на двор, нужно было постучать в дверь, и тогда выходил жандарм, который ни на минуту не спускал с нас своих глаз. Мы, конечно, хотели есть, но нам не было разрешено выйти из этого полицейского помещения, чтобы купить хлеба, потому что было уже темно.
Утром под конвоем двух жандармов мы вышли из Волонтировки. Мы шли как арестанты посреди улицы. Местные жители смотрели на нас с любопытством и, покачивая головой, говорили: «Это деникинцы». Видимо, они мало знали о том, что происходит в России. Впрочем, на окраине села с нами заговорила группа почтенных крестьян, принадлежащих, как мы узнали от них, к составу сельских властей. Конвойные им не препятствовали. Они обступили нас и обстоятельно опрашивали нас. Не стесняясь жандармов, они со злобой отзывались о румынах и проклинали их. Видимо, здесь боялись прихода большевиков, но и эти люди не вполне понимали, кто мы такие и что значит «деникинец».
Уже потом, когда мы объяснили, что вся интеллигенция бежит из России от ужасов большевизма, эти почтенные люди покачивали головой и с беспокойством спрашивали: как мы думаем, не придут ли сюда большевики. Эта встреча была для нас очень удачна. Кто-то спросил, как с нами обращаются румыны, и услышав от нас, что мы не могли добиться разрешения купить на дорогу хлеба, один из крестьян вступил в разговор с румынским солдатом и через минуту мы уже сидели в ближайшей хате, где очень приветливо нам грели молоко, варили яйца и дали сколько угодно хлеба. Румыны торопили и все время кричали «гайд».
Утро было солнечное, морозное, глубокий снег сильно хрустел под ногами. Мои ноги еще не отошли и болели в суставах. Идти было трудно, в особенности сначала, пока не разойдешься. Мы шли гуськом по наезженной колее, где было меньше снега. Румыны с винтовками за плечом шли - один впереди, другой сзади, ежеминутно подгоняя нас выкриками «гайд». Беспредельно широкая, но холмистая степь Бессарабии была сплошь покрыта снегом. Нигде не было видно ни одного дерева. Ничто еще не напоминало весны. Неприятно дул северный ветер. Румыны в синих кепках и коротких черных шинелях, видно, мерзли и гнали нас, чтобы согреться. Я пробовал замедлять шаг и просил об этом других, но румын тотчас же свирепо кричал «гайд», делая движение рукой к винтовке.
Свободное копирование
