Несколько лет назад я путешествовал с покойным ныне чукотским поэтом Виктором Кеулькутом. Мы с ним побывали в бухте Провидения, ездили по Анадырскому району. Виктор читал стихи, и они воспринимались слушателями так, словно поэтическое творчество нашего народа имело давнюю историю и чтение стихов – совершенно обыкновенное явление в жизни чукотского охотника и оленевода.
Никаких сложных объяснений этому нет.
Все довольно просто, хотя за этой простотой стоит великий подвиг русских учителей, первых чукотских учителей, которые, будучи сами не очень грамотными, учили нас даже тому малому, что они сами знали.
В те годы не было сегодняшних льгот, да и бытовые условия были такими, о которых можно было сказать коротко – никаких условий. Часто учителя жили в мало приспособленных и для учения, и для жилья комнатках домишках, брошенных сбежавшими торговцами.
Недавно я прочитал дневники учительницы Прасковьи Кузьминичны Беликовой.
Прасковья Кузьминична преподавала английский язык, русский язык и русскую литературу. Первые годы своего пребывания на Чукотке она провела в эскимосском селении на берегу Берингова пролива. Она описывает день за днем, и передо мной встает величественная картина подвига. Наукан расположен в таком месте, что тихий день там такая же редкость, как снегопад в Италии. Яранги располагались на крутом скальном уступе. Эскимосы выбрали это место, чтобы быть ближе к звериным тропам, путям моржей и китов. Сейчас это пустынное место и там находятся лишь полярная станция да пограничный пост. Эскимосы переселились в другое место, где можно строить хорошие, удобные дома. Это переселение потребовало от них настоящего самопожертвования, ибо нет человека, который бы не был крепко привязан к своей родной земле. Особенно эскимос или чукча. Они как бы врастают в скалы, в галечные косы, в тундру, откуда их уже трудно сдвинуть.
И недаром первый эскимосский поэт, летчик Юрий Анко, с пронзительным чувством восклицал:
Пусть мы уедем далеко,
Пусть даже в небо залетим,
В родной Уназик все равно
Мы возвратиться захотим!
Юрий Анко тоже из тех, кто встал у подножия волшебной горы, под ее сень, чтобы увидеть ее вершину и проложить свою тропу.
Почему же получилось так, что все – и стихи, и песни, и все большое искусство большого русского народа – оказалось родным и близким тем, кто стоял только на пороге художественных открытий, у подножия волшебной горы?
