V. Исполинов
Живем мы с матушкой у соборного звонаря; у него был двухэтажный дом в три окна; низ сдавался под постоялый двор, вверху жили хозяин с семьей да матушка, занимавшая комнату с особым входом и печкою. Наша комната была настолько невелика, что мы спали на полатях, а зимой так зачастую и на печке, -- отлично спалось. Семья хозяина состояла из него самого с женою, трех дочерей и сына, учившегося в низших классах семинарии. Кроме того, годами у них было человек по семи квартирантов-семинаристов разного возраста. Им обыкновенно вся провизия доставлялась из дома, платили они не дороже одного рубля в год за квартиру, стирку белья и изготовление пищи. Как все размещались в трех небольших комнатах, я теперь и представить себе не могу. Звонарь был плох здоровьем, и место его заранее предназначалось сыну, которому, видимо, было не добраться до риторики. Тогда в семинариях было семь классов [Собственно, первые четыре класса назывались, как и теперь, училищем. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)] с двухгодичным курсом; последние три класса назывались: риторика, философия и богословие. Стариков, естественно, озабочивала судьба дочерей, из которых старшей, Ольге Ивановне, было уже за двадцать лет; должно быть, от привычки белиться у нее преждевременно почернели зубы, что было очень заметно. Все три дочери в свободное время от хозяйственных дел усердно и до глубокой ночи плели кружева.
При нас проживал у звонаря добравшийся до философии Исполинов; он, видимо, не желал погрузиться в премудрость богословия; это бы еще не беда, а главный грех состоял в том, что Исполинов был прегорький пьяница; имея недурной голос, он кое-что зарабатывал в качестве певчего при разных церквах и все сейчас же пропивал. Одно время он подавал какие-то надежды жениться на Ольге Ивановне, а потом, очевидно, стал отлынивать. Старуха часто приходила к матушке и изливала свое горе на Исполинова.
-- Тянет, Анна Ивановна, все тянет, а что у него на уме, и сообразить нельзя. У нас-то все готово, хоть сейчас в церковь идти.
-- А как насчет денег?
-- Да ведь он попервоначалу-то говорил, что как будет наше благословение.
-- Ну, а теперь?
-- Вишь, двести рублей серебром заломил, -- меньше, говорит, не могу. А где мы их возьмем? Дом заложить или продать, -- так ведь у нас еще две остаются. Ох, истомил он нас: каково сказать -- целый год дело тянется.
Ольга Ивановна, видимо желавшая вкусить от радостей семейной жизни, часто бывая у нас, почти всякий раз просила матушку погадать на червонного короля. По картам ему выходила дорога, а насчет марьяжа карты как-то уклонялись от определенного ответа. Исполинов самое меньшее мог получить место диакона, а то, пожалуй, и приход где-нибудь в захолустье.
-- Да ведь он любит выпить? -- говаривала матушка в ответ на жалобы старухи.
-- Многие ли из них не пьют-то, Анна Ивановна; а и то может быть: женится -- переменится; вот Стратилатов, какой был прегорький, а вышел на место -- и остепенился.
Вдруг Исполинов совсем забросил семинарию и стал пропадать из города по целым неделям. Это последнее обстоятельство крайне встревожило старуху.
"Непременно он ищет себе невесту с местом", -- говорила она и, как за последнее средство, ухватилась за матушку: стала просить ее поговорить с Исполиновым, -- может быть, совесть в нем и скажется. В такого рода делах от матушки никогда нельзя было услышать отказа. Ей как-то удалось затащить к себе Исполинова; она и раньше заговаривала с ним о женитьбе, но так -- обиняком, теперь же решила поставить вопрос прямо.
-- Что это ты, Семен Иванович, точно смеешься над стариками; водишь, водишь, а дела не решаешь, да и девку-то пожалел бы. Чего тебе еще надо? Где твоей бесталанной головушке лучше найти? Ольга Ивановна девушка скромная, никто о ней дурного слова не скажет, работница в доме, да и из себя видная.
-- А зубы-то черные? -- с усмешкою отзывается Исполинов.
-- Да ты разве на зубах, что ли, женишься? Ох ты угорелый! -- строго выговаривает матушка.
-- Никак это дело у нас состояться не может, Анна Ивановна; это точно, отчего не жениться на Ольге Ивановне, я хоть сейчас готов; только я прошу двести рублей серебром, а старики дают двести рублей ассигнациями (то есть в три с половиной раза меньше).
-- Откуда им взять-то, были бы капиталы, не постояли бы за деньгами; да и к чему тебе деньги? Тебе нужна добрая жена. Что деньги, -- продолжает морализировать матушка, -- с деньгами только грех один: сегодня есть, а завтра нет; а жена-то ведь на всю жизнь.
-- Как к чему деньги? -- с живостью отзывается Исполинов, -- да мне без двухсот целковых и поделать ничего нельзя. Первым делом сто рублей надо израсходовать в консистории, а потом на себя уйдет самое меньшее сто рублей.
-- Ну, на себя-то тратить ты и повременить можешь.
-- Как повременить, когда у меня, Анна Ивановна, кроме этого балахона, ничего нет.
-- Старик говорит, что Нордов (соборный протопоп) обещал ему и так все устроить.
-- Это, Анна Ивановна, один только пустой разговор, -- даром можно получить разве место причетника, да и за ним еще заставят походить; а потом и сила не в Нордове, а в секретаре и других членах.
Матушка чувствует всю неотразимость доводов Исполинова, но все-таки делает последнюю попытку.
-- Пожалеешь ты, парень, потом, да уж будет поздно.
-- Как хотите, Анна Ивановна, а мне без двухсот рублей обернуться никаким образом нельзя.
-- Ну, а как насчет места?
-- Да исходил, Анна Ивановна, чуть не весь уезд, даже побывал в Грязовецком; кажется, наклевывается священническое.
Двухсот рублей серебром у стариков не оказалось, а Исполинов действительно получил приход, женившись на дочери умершего священника. В деревне он окончательно спился, и через несколько лет отдал богу душу. Ольга Ивановна же так и осталась в девицах.
