И наконец, пришла за нами машина! Шофер передал нам теплое одеяло в дорогу и что-то поесть. Но он же сказал, что дорога очень тяжелая и опасная. Кама еще не везде хорошо замерзла, не советовал ехать, а ждать еще неделю. Но я и слушать не хотела, все равно где гибнуть, когда же зашел шофер в нашу конюшню и посмотрел на моих худеньких, изможденных детей, сказал: «Бог с нами, поедем.» У детей еще была температура, мне помогли их одеть и закутать в теплое одеяло, выехали ночью. Эту дорогу не вытравить из моей памяти, она была даже хуже, чем дорога по Ладожскому озеру из осажденного Ленинграда, о чем я читала. Машина наша не могла преодолеть горы снега примерзшего ко льду, часто приходилось всем вылезать из машины, и тогда мужчины ее толкали, очищали дорогу лопатами, а через каждые пять метров приходилось все повторять опять. Так мы ехали 40 км до Чермоса метр за метром, отчаянно боролись с небольшим, казалось бы, расстоянием. Уже видны были огни Чермоса, когда я вдруг осталась одна в снегу. Про меня забыли когда толкали машину, если бы не дети я бы замерзла, пока хватились бы что меня нет… но дети начали плакать и кричать «Мама, мама». Тогда спохватились, повернули фары назад, в мою сторону: я шла и падала, ползла в полусознательном состоянии, меня подхватили и втащили в машину. Если бы я могла все это знать, могла бы переждать в интернате, не пришлось бы пережить все это. Но откуда я могла знать? Сколько раз я теряла сознание от голода, но когда суждено жить! Мы остались живы!
Дети были еще больные, с температурой, нас встретили очень радушно, помыли детей, накормили их и уложили спать в чистой постели. Наутро вызвали врача, оказалось что я больна хуже детей. Все мне сочувствовали, после таких тяжелых потрясений мы оказались как в сказке.
Я обмякла и находилась в состоянии летаргического сна. Ночью часто вскакивала в тревоге, забывала, что все треволнения позади, в голове никаких мыслей, не было сил думать ни о чем, старалась успокоить свои нервы, ведь впереди много забот, о сладкой жизни мечтать не приходилось.
Жилплощади на базе не хватало, и жили по нескольку семей в одной комнате, вместе со мной жила одна женщина, жена художника с больным ребенком, и еще женщина-уборщица с сыном воришкой. Однажды, он уговорил Борю украсть у меня деньги, и так как это было зимой, деньги они зарыли в снег. Когда я обнаружила пропажу, Боря сразу признался.
Условия совместного жилья были очень тяжелые, приходилось мириться, не забывали, что идет кровопролитная война, главная забота была сохранить детей. А дети сразу окунулись в веселую среду, тут много было их однолеток, и я была счастлива за детей. Боря рисовал все время, Миша увлекался природоведением – собирал всяких насекомых, жуков, мотыльков. Вначале, когда мы приехали, питание было сносное, но постепенно пайки урезали, детям не хватало еды, мне приходилось делить с детьми свою тарелку супа и другие продукты.
Москвичи выменивали продукты на вещи, у них и деньги были, они могли втридорога купить хлеб и другое. Моего денежного аттестата хватало только на одну буханку хлеба. Я страшно истощала, покрылась фурункулами. Женщины же, которые распоряжались всеми продуктами питания ни в чем не нуждались, они пользовались общими продуктами как собственными. Трудно мне вспомнить сейчас, кто из жен художников заправлял всем хозяйством, но одну я до сих пор помню – это была жена художника Бойма, ее все звали змеей. Несмотря на все лишения, нам жилось лучше чем другим беженцам. Художники из Москвы начали часто приезжать к нам на базу в Чермос к своим семьям, и жили у нас по нескольку недель. Однажды приехал один художник, Соколов, привез мне привет от мужа и маленькую посылочку. Летная часть мужа уже долго стояла под Москвой и он часто заезжал в Союз художников. В свободное от службы время, он писал картины и портреты летчиков, несколько раз участвовал своими работами в выставках. Натуры ему хватало, летчики охотно позировали. Слава богу, мужу моему во время войны жилось неплохо.
Свободное копирование
