Послесловие

       Эта книга не может не производить странного впечатления. Очень юный человек с большим запасом внутреннего самомнения и высокомерия, заметим — практически ничем не обоснованных, по сложившимся обстоятельствам знакомый с замечательными, во многом уже тогда знаменитыми, очень многое совершившими людьми, не только считает себя ровней им, строит именно так отношения с этими в конце концов даже по возрасту годными ему в родители людьми, неотделимыми от русской истории — Жегиным, Гелием Снегиревым, Некрасовым, Шаламовым, Параджановым, Боннер и Бондариным, и к тому же описавший их всех без большого почтения. Молодой человек в этой книге явно восстанавливает в памяти свои прежние отношения, а не оценивает своих знаменитых знакомых с современной точки зрения. Можно было бы сказать, что все это не более чем характеристика его самого — случайно оказавшегося среди бесспорно крупных людей, их толком не понявшего, не оценившего, и оставшегося при своем юношеском самомнении. Подобные воспоминания нечасты, но тоже известны, хотя и не вызывают большой симпатии.

       Но во-первых, я не хочу ретушировать прошлое, подгонять их к современным оценкам, что горазды делать большинство мемуаристов. А во-вторых, при моем очень остром почти всю жизнь ощущении пути, я думаю, что именно так, своею независимостью, я подвел себя к длительным и мучительным тюрьмам, почти как у Шаламова, без страха смерти. К равнодушному пренебрежению, как у Татьяны Борисовны Александровой, делавшимися мне лет тридцать (да и до сих пор) соблазнительным карьерными, финансовыми, да и всякими другими предложениями, равнодушию к известности. К способности десятилетиями, в одиночку, в противостоянии и КГБ и российским либералам, сперва реально оценить перспективы нашей страны, бороться с надвигающейся трагедией, а потом жить десятилетия в изоляции и забвении. Но и за эти годы «одиночества и свободы» все же написать несколько, возможно интересных кому-то, книг, вести хоть какой-то собственный сайт и доказать свою преданность русской культуре пополнив семейные коллекции, но в основном самостоятельно собрав важный, ни на что уже не похожий в России музей (такие собирали в начале XIX века), где вещи мирового класса  прихотливо сочетаются с работами совсем мало известных, но расширяющих пространство искалеченной русской культуры художников. И всему этому я научился у тех замечательных людей, о которых, кажется, так небрежно пишу в этой книге. У меня были хорошие друзья и учителя. И при всей своей независимости временами похожей на неуважительность, я не был, возможно, никудышным учеником.