Месягутовский зерносовхоз

       Часть 3. Вот она, Башкирия

       Месягутовский зерносовхоз

       Не знаю, как называлась башкирская деревня, в которую нас привезли и поселили в доме кого-то из местных жителей. Прожили мы там недолго. В памяти остались лишь грязный дом да деревенская школа. Не каждый может похвастаться тем, что учился в подобной школе. Небольшая комната в старой избе. Четыре колонки парт: в каждой по 2 – 3 парты. Первую колонку занимают ученики 1-го класса, вторую, третью и четвертую, соответственно 2-го, 3-го и 4-го класса. Но это еще не все! На партах слева сидят те, кто учится на русском языке, справа те, кто учится на башкирском. Учеников мало, парты не заполнены. На все четыре класса одна учительница. На уроке она поочередно, на башкирском и русском языках, объясняла материал для учеников 1-го класса, затем для 2-го и т.д. Тетрадей в школе не было, писали кто на чем, в том числе на старых газетах, между строк. Чернила местные ребята приготавливали из настоя сушеных ягод черемухи, они получались красноватого цвета, цвета ржавчины. В 4-м классе этой школы я проучился до конца октября, и какие уж там получил знания, трудно сказать.

Осенью 1941 г родители нашли работу в Месягутовском зерносовхозе, и семья перебралась на центральную усадьбу совхоза.

       Если взглянуть на карту Башкирии, то на северо-западе республики обнаружишь село Месягутово. Километрах в пятидесяти от него располагалась центральная усадьба зерноводческого совхоза, – поселок из нескольких бревенчатых домов, одноэтажных саманных бараков и двух линий деревянных, двухквартирных коттеджей. Жили в поселке, в основном, русские. Недалеко от поселка, километрах в полутора, река Ай, вдоль берега которой растянулась башкирская деревня Алегазово. Между деревней и совхозным поселком на огороженной территории больница, где стала работать мама. Отец устроился на совхозную нефтебазу. Поселили нас в барак, в комнату к местной жительнице Маше Нехороших, не старой еще женщине. В совхозе было уже несколько семей ленинградцев. В шутку или всерьез, местное население называло эвакуированных «выковыренными».

       Изумительной была природа в этих местах. Краса центральной усадьбы, громадная березовая роща. На вершинах высоченных деревьев тысячи грачиных гнезд. Весной и летом птичий гам не прекращался целыми днями. Река Ай, как бы разделяла местность на две части. К северо-западу от реки, по правому берегу, начинались еловые и сосновые леса, на юго-восток же волнами тянулась бесконечная степь.

       В совхоз мы приехали в самом начале ноября месяца 1941 г. за 2-3 дня до годовщины Октябрьской Революции. Дату эту я запомнил из-за случившегося конфуза. Я только что познакомился с местной девочкой Тамарой. Беседуем сидя на ступеньках крыльца барака. Спрашиваю, – а где же у вас тут бывает демонстрация? – Ты глупый, что ли, отвечает она. Никаких тут демонстраций не бывает. Это у вас, городских демонстрации, а у нас, их нету! Странно, но эта отповедь запомнилась мне дословно.

       Барак, в котором мы стали жить, – длинное, одноэтажное строение с насквозь идущим коридором, по обе стороны которого располагались жилые комнаты. В каждом конце коридора кухня и туалет с выгребной ямой, что в совокупности, особенно летом, создавало неповторимый аромат в помещениях.

       В стороне от совхозного поселка располагаются зернохранилища, механические мастерские и другие производственные помещения. В зернохранилища – длинные одноэтажные здания с цементным полом и высокими потолками. Почти под крышей хранилищ ряд остекленных окон. Зерно просто насыпают на пол слоем в 1 – 1,5 м. К самому большому хранилищу примыкает ток, – открытая асфальтированная площадка, защищенная от дождя двухскатной крышей на столбах. Здесь обрабатывают намолоченное зерно, привозимое с полей: просеивают через решета, веют, просушивают в сушилках. Чтобы защитить зерно от вредителей, его протравливают и только потом ссыпают в хранилища. За зиму в совхоз несколько раз приезжают машины за зерном. Это мощные американские «Студебеккеры». Красивая картина. Точно как описано Ильфом и Петровым в «Золотом теленке». Поздний вечер. На улице темно. Звездное небо, мороз градусов под тридцать. И вот далеко на горизонте возникает сияние. Сначала слабое, потом все ярче и ярче. Это идет колонна машин. Самих машин не видно, они еще за перевалом. Потом уже видно как, преодолев перевал, колонна в сиянии множества фар, движется к совхозу, не разбирая дороги, прямо по заснеженной степи.

       На противоположном конце поселка находится электростанция. Поначалу электричество в дома подавалось постоянно. Было все время слышно, как тарахтит движок генератора. Потом, из-за недостатка горючего это время ограничили. Вечером, незадолго до 22 часов свет в доме мигает три раза. Это значит, что сейчас электричество выключат. В километре от совхоза в поле стоит нефтебаза, где работает отец. Оттуда мы проводили отца на фронт.

       Я говорил уже, что его первые дни войны в армию не брали, т.к. он был сильно близорук, носил очки с толстенными линзами. Из связанного с ним, помню, что осенью и зимой 41-го года он с другими мужчинами ездил по окрестным деревням, чтобы выменять что-нибудь на продукты. Тогда говорили, «поехал менять» (теперь говорят – бартер!). Эвакуированные обменивали свои скудные пожитки: постельное белье, одежду, посуду, на муку, масло, картошку.

       В декабре 1941 г. папа добровольцем ушел на фронт. Думаю, что на это решение повлияло письмо от его сестры, в котором она сообщала, что дедушку (папиного отца) расстреляли в Бабьем Яру в Киеве. Дедушка отправил семью из Киева, а сам, как писала сестра, уехать не захотел, остался, чтобы приглядывать за квартирой. До войны дедушка был примечательной фигурой в Киеве, работал водителем трамвая и был награжден какой-то медалью. Встречался я с ним всего два раза. Первый раз в Киеве в 1937 году, когда мы с мамой приезжали к ним в гости. Запомнилась его внешность – коренастый, совершенно лысая круглая голова и большие пушистые, горизонтально расположенные седые усы. Тогда меня специально водили смотреть как дедушка, распушив усы, как-то торжественно управляет трамваем. А второй – в Поповке, куда он приехал незадолго до войны.

       Папа и еще несколько мужчин из совхоза уезжали в армию в самый канун нового 1942 года. Отъезжающих собрали на нефтебазе. Автобуса или, хотя бы, грузовой машины не нашлось, и их увозили в районный центр на бензовозе – небольшой цистерне на автомобильном шасси. По бокам, вдоль цистерны, узкие скамейки. Чтобы не свалиться, сидеть на них можно было, только плотно прижавшись спиной к цистерне. Был сильный мороз, помню, линзы в папиных очках быстро запотевали, и он их все время протирал. Попрощались, и машина уехала. Мы остались с мамой одни.