1881 год
27 августа
Пароход дал три слабые свистка и колеса стали работать тише. Пароход делал поворот: нам предстояло пристать к берегу для нагрузки дров. Я вышел на палубу. День был светлый, но по небу ходили большие холодные тучи, порванные ветром. По широкой реке то и дело пробегали холодные тени, над волнами вставали белые хохолки пены. Берег, к которому теперь боком приставал пароход, был своеобразно-дик и пустынен. Совершенно белый песок, обмываемый холодной рекой, сверкал на солнце; сажени за две от уровня реки он подымался крутым обрывом; весенние разливы оставили на нем заметные следы. Далеко вдоль реки валялись на песке вымытые с берега и поваленные "карчи", обвитые старой травою и мохом. По мере удаления, в перспективе они рисовались на белой отмели красивыми причудливыми узорами, а еще далее сливались в странную сетку, пестрившую дальние отмели. Над обрывом торчали высокие стволы лиственницы, елей и сосен. Не было видно никаких признаков деревни или поселка, только по берегу стояли клади нарубленных дров.
Мы вышли на берег, пока происходила грузка. Место это носит название Лямина бора {Станция на Оби, близ Сургута.}. Действительно,— убогий белесоватый тальник сменился на этом берегу высокими деревьями. Но в этом месте собственно бора уже не было. Вместо него, на далекое расстояние виднелись старые пни, остатки прежнего леса. Между ними стлался беленький мох и листья брусники. Кой-где еще торчали отдельные "лесины", рисуясь бледною зеленью на бледной холодной синеве неба. Дальше деревья становились все чаще, и наконец, глаз встречал вокруг уже действительный бор.
Весь пейзаж, с темной рекой, схваченной белыми песками, с бледной зеленью и бледным небом,— носил какой-то особенный, сибирский отпечаток. Тихо, грустно и бледно, точно все это недорисованный или поблекший ландшафт великого мастера или недоконченная работа творца. В бору не было слышно ни стука дятла, ни голосов птиц. Он стоял безмолвно и, казалось, ожидал первых ударов зимы, чтобы замереть окончательно.
Саженях во ста от берега виднелась одинокая избушка. Здесь живет сторож или нечто в роде подрядчика, занимающегося поставкою дров. Из более отдаленных деревень наезжают лесорубы и под его руководством рубят и складывают дрова в клади. Сам он теперь возил дрова на маленькой тележке и кидал их с обрыва, чтобы было легче брать их на пароход.
Мы подошли к избушке. Около нее валялись во мху опрокинутые "нарты", в роде саней, только с высокими копыльями и легче. На жердочках сушилась на ветру рыба. Старое заржавленное ружье кремневка висело на стенке. В окно виднелся самовар и несколько детских головок.
Дверь избушки приотворилась и из нее выглянул мальчик лет 7-ми, с бойкими черными глазами и загорелым лицом. Он не был похож на дикаря и повидимому наше присутствие его не удивляло. Он только предложил нам следить за собой.
— Как-бы вам,— говорит,— чего здесь не украсти.
К берегу между тем приплыла лодка; приехал продавец рыбы, которая плескалась в маленькой лодке, налитой водою и затянутой сеткой. Сам хозяин ушел на пароход торговать, а у лодки остался работник, парень лет 18. Он сидел на лодке у берега, свесив ноги в воду. Коты, в которые он был обут, были велики и очевидно не способны были охранять его ноги. Мне самому стало холодно при взгляде на эту несчастную фигуру. Одет он был в какой-то серый халат, подпоясанный тряпкой; шея была обернута старою шалью, на голове — старый порыжелый картуз. Лицо у него было совершенно красного цвета, как у человека, который прозяб до костей; а между тем повидимому он пренебрегал холодом до такой степени, что не считал нужным высунуть ноги из холодной воды. Или ему было лень пересесть?... Сидел он неподвижно, как будто прислушиваясь, как холод проникает в самые кости. Когда вышел хозяин, он тихо поднялся, вяло отдернул от карчи тонкую бичевку, поддел ее на плечи, и поливая песок из своих громадных лоханей-котов,— поплелся берегом и потянул на бичевке лодку с хозяином и с рыбой. Хозяин сидел в лодке и только правил сзади маленьким весельцем. Долго еще, пока мы грузились,— мелькала по далекому прямому берегу между темными карчами эта вялая озябшая фигура, тащившая против воды хозяйскую лодку. Наконец, одна из туч, разостлавшись по небу, разорвалась над бором и сыпнула мелким холодным дождичком. И река, и дальние берега, и озябшая фигура потонули во мгле...
