3. Фефеловцы. Северный порядок.
Северный порядок деревни начинался домом стариков Никулиных, родителей нашего соседа Николая. Старики держали самую большую в деревне пасеку – около 30 пчелиных семей.
Пчелы у Никулина отчего-то всегда были злыми. Бегая мимо его подворья на пруд купаться, мы опасались быть ужаленными. Часто так и случалось – пчелы нападали без видимых причин, запутывались в волосах, кружили над головами. Спасались в воде, или у пруда, куда насекомые почти не летали.
Рядом с Никулиными жили три бабушки. Говорили, что они сестры, или родственники, но точно этого не знал никто. Самая молодая – Лукерья Иванова, ей тогда было где-то за семьдесят, одна выполняла все работы по дому. Две другие – Александра и Пелагея (фамилии их остались для меня неизвестными) редко выползали на солнышко, и нам, детям, они казались настолько древними и сморщенными, что мы обходили их стороной, словно заразных. По субботам Лукерья топила баню и вела своих старух мыться. Одетые в старые линялые платья до самых пят, они еле тащились по деревенской улице, помогая себе палками. На голове у Пелагеи всегда был засаленный чепец неопределенного цвета, надвинутый до бровей. В деревне говорили, что она никогда не была замужем, что по тем временам выглядело необычно. В молодости к ней будто бы сватался какой-то парень, но Поля, завидев сватов, со страху залезла под телегу. Так и уехал жених не солоно хлебавши.
Третий дом занимала еще одна вдова – Юлия Кокурина. Ничем особым она не выделялась, кроме одного – любила ходить по свадьбам ряженой, петь на второй день частушки.
Следующий – дом моего деда Федора Ивановича и бабушки Александры Егоровны. Здесь прошли первые четыре года моей жизни. С этими стенами связаны самые первые воспоминания моего детства. Этот дом я любила всем сердцем и знала в нем все, до мельчайших подробностей. Каждую трещинку в стене, каждую половичку… Я расскажу о нем отдельно, в следующей главе.
Рядом – новый дом молодых Ивановых. Хозяин – Михаил Иванов – сын Лукерьи, о которой я уже рассказывала. На этом же порядке, только в другом конце жила семья его сводного брата Николая, кроме того, через два дома от Михаила, в огромном дряхлом доме, единственном таком на всю деревню, обитала одинокая старуха с той же фамилией. Не помню сейчас, как ее звали, вроде Нюрой. К ней, как и к «колдунье Дуне» никто не ходил, и я понятия не имею, состояла ли она в родстве с другими Ивановыми? Наверно этого толком не знал никто из жителей Фефелова.
Выше «по коромыслу» стояли дома лесника Алексея Мягкова и конюха Николая Галкина. Галкин был инвалидом и ходил на протезе, но где и как он потерял ногу, я не знаю. У них с женой было четыре дочери, а он упорно хотел сына. Его упрямство подогревали еще и незлобивые смешки соседей, не от большого ума обзывавшие его «дамским мастером».
-Будешь рожать каждый год, - заявлял он жене, пытавшейся образумить зарвавшегося на сыне мужа, - пока не родишь мальчишку! Хоть двадцать девок будет, а сына я от тебя все равно добьюсь!
Каждую беременность Лидия Галкина ходила с немалой долей беспокойства - неужели снова будет дочь? УЗИ в те годы не знали, и пол будущего ребенка оставался неизвестным до момента родов. Соседки сочувствовали ей, поругивая и Николая, и собственных мужей-болтунов. Пятым родился у Галкиных сын, названный гордым именем Сергей, и вся деревня была этому искренне рада!
За дряхлым серым домом Ивановой Нюры шел прогон, за ним дом Николая Иванова, дальше жила вдова Клавдия Мошкова с дочкой Галей, и старики Тимонины. Последние, как и Никулины, обитали у пруда и держали пчел. Но туда мы не ходили купаться, и про нрав тимонинских насекомых ничего не знали.
