Шло время. Я отъедался на диете, насыщал легкие воздухом на прогулках. Приближался конец срока. Но пришли тревожные вести с воронежской пересылки. Шедших этапом с усьманской больнички ребят допрашивали обо мне менты и некто в штатском. Я рассчитывал освободиться с Усмани, о чем и сообщил отцу.
Внезапно, где-то в мае, меня отправили этапом снова в Елец.
Я опять расположился на больничке, в узкой длинной камере. В ней находилось несколько подследственных, молодых первоходочников. А также Адоньев со строгача, тоже подследственный. И еще Валерий Шалыгин из хозобслуги, интеллигентный человек лет тридцати. Дом его находился в Ельце, неподалеку от тюрьмы. Тот случай, когда и на воле, и в тюрьме живешь напротив своего дома.
Посадили Валеру за какую-то аферу (кажется), в подробности он не вдавался, я и не интересовался. Избегал Валера и разговоров на политические темы, я тоже. Он слышал по «голосам» о диссидентах, в частности и обо мне, знал о моем пребывании в крытой. Хозобслуга вообще хорошо осведомлена о происходящем в тюрьме. Валера посоветовал избегать откровенных разговоров в камере, особенно с Адоньевым. Действительно, как позже выяснилось, тот с помощью кума прятался на больничке, запоров какой-то серьезный косяк то ли на воле, то ли в лагере. Мы с Валерой сошлись. Я понял, что ему можно доверять, и не ошибся. Валеру выписали. На прощание он просил на него положиться при необходимости.
Недели через две и меня перевели в другую большую камеру на той же больничке.
Свободное копирование
