Просвет

     В этот раз долгий наркозный сон прервался стремительно. Я не витала, как много лет назад, в чарующей звёздной невесомости, не парила в сладком безмятежном забытьи. Знакомый неземной свет, зовущий к пробуждению, был совсем рядом. Я откликалась на безмолвное притяжение и возвращалась к близким людям и сама к себе. Леденящая тишина реанимационного зала скоро сменилась на оазис относительного палатного уюта. Подруги по несчастью окружили меня повышенным вниманием и трогательной заботой.

      Первые сутки после операции сравнились с заоблачным раем – одурманивающее действие лекарств исчезало постепенно. В спокойном сне без кровавых видений я наслаждаясь душевной и физической расслабленностью. Но хмурым утром медикаментозные чудеса закончились. Сознание продуктивным броском вырвалось из-за тяжёлых опухших век, я с усилием приоткрыла глаза, чумной взгляд скользнул по высокому потолку, по бледным потрескавшимся стенам. Следом прорисовались контуры оконных рам, соседних кроватей, тумбочек, послышались голоса, стоны. Терпкий запах лекарств явственно определил моё местонахождение.  

      Окончательно вернул к действительности переполненный мочевой пузырь. Естественное желание настойчиво пробивалось от низа живота до глубин мозга. Я не могла его осуществить в полнейшей беспомощности. Памперсами пользоваться не умела, просить помощи стеснялась.

      Рана на пояснице кровоточила при малейшем шевелении, привычная боль сменила характер и остро сконцентрировалась в области шва. Прятаться от неё, замирая в неподвижных позах, не удавалось. Я лежала на животе, неудобно уткнувшись лицом в мятую бугристую подушку, даже при повороте головы онемевшее от затяжного сна тело сотрясали судороги, неподвластные волевому контролю.

      Эти пронзительные пугающие ощущения отбили физиологические потребности ещё на несколько часов. Потом вплотную подступил нетерпёж, и я изловчилась справить нужду в резиновое судно.

      Едва отдышалась от приступа боли и морального неудобства, о себе заявило чувство голода. После двухдневного голодания простая кашка показалась изумительно вкусной, маленькой ложечкой я не совсем аккуратно вычерпала скромную порцию и кое-как запила её компотом.

      За полноценную жизнь вновь предстояло бороться. Ближайшие цели стали примитивными, простейшие бытовые навыки возвращались непросто. Проблемы личной гигиены и питания худо-бедно решились. После еды ни крошки в постели не оставалось, и вода при умывании не разбрызгивалась по койке.

      Сердобольных соседок я не беспокоила, всё необходимое держала под руками. Каждый день осваивала хоть одно новое движение, которое неминуемо отдавалось изощрённой болью. Резкая, колючая, ветвистая, она вспыхивала без предвестников и терзала меня несколько минут словно разрушительная молния. Потом медленно стихала, отступала. Я неуверенно освобождалась от вязких пут болезни.

      Полуночные кошмары забылись, их красно-белые блики сменились очаровательным разноцветьем. Теперь приходили совершенно необъяснимые сны. Я видела бесконечную дорогу, путь точно был моим, но ещё не пережитым, потому что в прошлом подобного не случалось.

      Картинки из будущего захватывали дух. В них неслись куда-то поезда и самолёты, плыли серебристые облака, густо сбитые в мохнатые кучки, призывно мелькали зелёные пейзажи и пенистые морские волны. Чудесные видения являлись без спроса, были на редкость яркими, разнообразными и упорно звали за собой.

      Я отмахивалась от бессвязных миражей и списывала их на побочное действие наркоза, нарушившего важные взаимодействия в головном мозге. В измученном теле романтика не приживалась.

      Действительность тревожила меня ежечасно. Трудоспособность заклеймилась большим вопросом. Лечебные навыки я не утратила, но до поликлиники дойти не могла. Основные мышцы ног за время болезни заметно атрофировались, подвижность позвоночника сильно ограничилась. Не понять, что будет дальше. Должной отваги в запасниках не осталось. Зависимость от чужих и близких людей переносилась болезненно.

      Привычный круг общения искорёжился и распался, активная жизнь приятелей-инвалидов завидно потекла мимо. Коллеги-медики подлинно сочувствовали моему горю, но тоже сместились в сторону. Я панически боялась остаться без Дела. Думы о медицине, отторгнувшей меня, бессильную, рвали Душу. Она, безобразно покалеченная, стоически сопротивлялась натиску разума и трепетала в робких предположениях, что бездействие временно.

      После операции сидеть запрещалось несколько месяцев, зато встать на ноги доктор позволил через неделю. Я отвыкла от вертикального положения и после первых шагов потеряла сознание. Ненадолго испугалась и расстроилась.  

      Следующая проба блеснула желанным успехом. Непослушные ступни обрели опору, тело натужно распрямилось. Из-за выраженного головокружения я шаталась по сторонам как увесистый маятник, полусогнутые ноги волочились за корпусом, нехотя вспоминая о своих природных функциях. Однако с посторонней помощью несколько неровных шажков получились. Неистово хотелось идти дальше самой, самой! Как только границы замкнутого мира расширились до больничного коридора, моя больничная эпопея закончилась.

      Загоняя пережитую боль в прошлое, я туго затягивала тело в высокий плотный корсет и наспех приспосабливалась к обыденной жизни. Дома адаптировались довольно быстро, но на улице трусливо опасалась открытых пространств, дорожных неровностей, порывистого ветра, сдувающего с ног, многолюдных тротуаров, мчащихся мимо машин, любопытных взглядов прохожих.

      Я устала от бесконечных испытаний, позорно вздрагивала по ничтожным поводам и с трудом преодолевала прижившийся страх. Зимний сезон продержалась на остатках былого терпения в дурном расположении духа. Скрывая слабость, избегала всякого общения. В прежнюю жизнь хотелось вернуться без унизительной жалости. Немощь со временем убывала, навыки ходьбы возвращались. С наступлением весны путь до поликлиники стал преодолимым.

      Любимую специальность я не потеряла, потребность делать добро тоже сохранила. Быстроты передвижения моя врачебная деятельность не подразумевала, кабинетная работа оказалась по силам. Сквозь муть былых переживаний, радуя и обнадёживая, проросли многие полузабытые «могу». Окружающий мир заговорщицки блеснул разнообразием и красивейшей радугой в полнеба. После проливного дождя она показалась шикарным мостом в новую жизнь. Захотелось вдруг не белой полосы впереди, а непременно цветной как шальная дуга.