Существенных сдвигов первый этап хирургического лечения не принёс. Ноги, освобождённые от длительной фиксации, о прямом назначении забыли. Жалкие и тонкие, покрытые многочисленными болезненными шрамами, они трусливо дрожали при малейшем напряжении. С величайшими усилиями я делала шаг за шагом, хватаясь за любую опору - стены, столы, стулья, дверные косяки.
К костылям не приспособилась, копировать ходьбу здоровых людей не получалось. Иной раз я падала и распластывалась на полу в неуклюжей позе. По сравнению с пережитыми страданиями боль ушибов была ничтожной, она не подавляла желания встать на ноги. Эти попытки повторялись снова и снова. Неуверенно передвигаться я научилась спустя полтора месяца. Тут пришёл черёд новой операции, менее мучительной. Вера в конечное улучшение не угасала.
Незадолго до заветной даты Сергей Петрович сильно разболелся, очередной костоправный этап мог сорваться из-за его плохого самочувствия. Выручили другие доктора – не бросать же меня на полпути. Слабеющий лекарь проигнорировал собственное недомогание и взял под контроль работу коллег.
К тому времени он поправлял здоровье в соседнем терапевтическом отделении и без особой нужды заглядывал в мою палату несколько раз в день. Недолгих визитов я ждала словно посещений близкого человека. Теперь пожилой врач, отошедший от лечебных дел, изгонял болезни не руками, а добрыми беседами, наполненными живительной магией. От мудрых слов действительно боль утихала!
Я ловила проницательный взгляд и каждую фразу Сергея Петровича. Часто он, уставший, худой и бледный, присаживался на краешек кровати и, вздыхая, вполголоса повторял: «Бог терпел и нам велел». Сразу не поймёшь: то ли себе сказано, то ли мне, то ли всем страждущим одновременно.
Неспешно додумывая его мысль, я встраивала данную установку в фундамент внутреннего мира и обнаруживала в глубине Души оазисы веры и терпения. Привязанность к доктору росла и крепла. От чистых помыслов мне становилось легче и легче. А спаситель ими не защитился, умер он вскоре - язва желудка оказалась злокачественной. Сергей Петрович это знал, уходил из жизни спокойно и достойно. В его глазах читалось великое смирение.
Я чувствовала неладное, но не предполагала столь горького расставания. Малоподвижная, несамостоятельная, даже поблагодарить своего врача не успела. Всякие «почему?» тошнотворно и безответно будоражили мозг, телесная боль смешалась с удушающей скорбью. Из подавленного состояния меня вытягивала чёткая цель: непременно уподоблюсь целителю и продолжу общее Дело. Времени для серьёзных размышлений о будущем было предостаточно.
В общей сложности тот больничный период растянулся на полгода. Я отвыкла от домашней жизни и смутно представляла полноценное возвращение к ней. Мама не была сторонницей кардинального лечения ДЦП, но очень мне помогала.
Поездки в далеко расположенный госпиталь с огромными сумками, набитыми вкусной едой, давались ей тяжко из-за воспалённых суставов ног и больного сердца. Она измучилась от переживаний, ослабла, постарела. Не склонная к оптимизму, видела моё израненное тело, а о разорванной Душе будто не догадывалась. Мы находились рядом, но не сумели слить страдания воедино. Дочерняя благодарность стала основой огромного долга, упрочившего родственные отношения.
Кроме докторов и мамы, весомую лепту в поправку внесли немногие друзья и приятели. Желанные визитёры заметно скрашивали однообразный больничный досуг и снабжали палатное сообщество свежими новостями да бытовыми мелочами, необходимыми в спартанских условиях. Студенческая жизнь счастливо протекала за угрюмым госпитальным забором, однокурсники невольно отдалились, я теряла их безвозвратно.
Мои насущные двигательные проблемы без усилий решали добродушные солдатики, находящиеся на лечении в хирургическом отделении. Их приветливость оборачивалась недолгими взаимными симпатиями. Покидая клинику, парни пополняли ряды здоровых людей и забывали о подруге. А я как была инвалидкой до операций, так и осталась ею после них. Другая жизнь, о которой грезила с малых лет, не удалась. Выздоровления от ДЦП не бывает! Правда, надежда на лучшее не умирала.
Это благо случилось нескоро. Когда гипс сняли, атрофированные мышцы и перерезанные сухожилия отказались работать. Я еле-еле делала несколько шагов, неловко опираясь на трость. Прошло немало времени, пока приспособилась к новым ощущениям и непривычным движениям. Безобразная походка немного улучшилась, но хромота никуда не делась. Надо было принять её навсегда и скорее адаптироваться к обычной жизни.
Ещё одну важную операцию, запланированную на следующий год, мне не сделали. После смерти Сергея Петровича распалась слаженная бригада хирургов-ортопедов. В медицине, как во всей стране, начался полнейший бардак, прикрываемый звучным названием «перестройка».
Я укрылась от него в замкнутом однокомнатном мире. Сначала благодарно принимала каждый день, уносящий боль, потом осторожно вышла на улицу, освоила ходьбу по ровным тротуарам, по ступеням. Долго избегала открытых пространств, высоких бордюров, заметных подъёмов и спусков. Обновлённые ноги грозили в любой момент забиться в судорогах и несколько месяцев держали меня в страхе. Его немного рассеивала трость, которую я с трудом приспосабливала под ритм ходьбы. Молодость капризно тяготела к эстетике - пришлось подавлять психологический дискомфорт, привыкать к любопытным взглядам прохожих и невидимой стеной смущения отгораживаться от чужих людей.
Свободное копирование
