Отпуск

Довольная студенческими успехами, я вышла на летние каникулы. Два месяца отдыхала от учебной рутины и поправляла материальное положение нашей семьи. Подработки выбирала исключительно медицинские. В маминой больнице всегда требовался младший персонал, туда и устраивалась. Мыла полы, стены, окна в палатах и коридорах.

      Но в этих заботах не ощущалась причастность к врачеванию. Я изучала температурные сводки, листы назначений, истории болезней, читала специальную литературу, чтобы стать грамотным доктором. В свободные минуты помогала медсёстрам и пациентам.

      Трудилась, как правило, в инфекционном отделении. Многие заразные больные изолировались в отдельных боксах, я связывала семьи записками и гостинцами. Основные диеты выучила наизусть, в корзинку-переноску укладывала сразу несколько пакетов от родственников с рекомендуемыми продуктами. За один заход на второй этаж навещала пять-шесть человек. Управлялась быстро.

      Единственной проблемой были арбузы. Огромные, увесистые, они еле-еле помещались в тару, которая на каждом шагу грозила разлететься вдрызг. Я торопилась разделаться с едва подъёмной ношей и скрывала усилия, на неё потраченные. Ноги и руки дрожали от сильнейшего напряжения, но за работу неплохо платили. Следовало потерпеть.

      Мелкие просьбы пациентов меня не обременяли – покупала газеты, журналы, книжки, гигиенические принадлежности. Я верила в благополучный исход лечения и счастливо наблюдала, как тяжёлое состояние палатных узников меняется на удовлетворительное. Значит, скоро на выписку! О неизлечимых недугах не думалось, медицина казалась всемогущей, я мечтала в ней утвердиться.

      Однако самым главным желанием с раннего детства было избавление от хромоты. В девяностые годы дэцэпэшников почти не оперировали, а поликлинические доктора о хромой девочке заботились мало. Можешь жить среди здоровых детей - живи! Моя надежда на чудесное излечение была зыбкой, но однажды возможность выправить ноги появилась. Я тут же отодвинула образование на второй план и на год оформила академический отпуск - здоровье важнее!

      Этому решению предшествовал счастливый случай. Как-то раз, коряво вышагивая по многолюдной улице, я перехватила приветливый взгляд незнакомой женщины. Милое улыбчивое лицо располагало к общению. В краткой беседе выяснилось, что её сын тоже болен ДЦП. После четырёх операций он передвигается быстрее и свободнее, сердобольная мать радостно сообщила мне координаты чудо-врача.

      Лечение проводилось в нашем городе, не требовало организационной суеты и дорожных трат. Я запомнила нужную информацию и незамедлительно приступила к поиску потенциального спасителя. Через пару дней молила доктора Пудовикова о помощи.

      Сергею Петровичу было около семидесяти лет. Он удачно практиковал в крупном госпитале, несмотря на уставший или больной вид. Тоска в глазах и странно-серая бледность невольно обращали на себя внимание. И тяжкие вздохи выдавали что-то неладное. Но многоопытный врач отодвинул собственную горечь и откликнулся на мою проблему. Не обещая выздоровления, он долго рассматривал доступные варианты ортопедической помощи. Поддавшись бесцеремонному натиску нежданной визитёрши, оперировать согласился через неделю. Я получила долгожданный шанс на поправку.

      К длительной госпитализации готовилась наскоро, в приподнятом настроении. Ни любимые книги, ни заветную тетрадку с карандашом намеренно не взяла. Наивно полагала, что обойдусь без них. Дневник предусмотрительно сожгла - опасалась его рассекречивания. На многие недели осталась совсем одна, опрометчиво-глупая.

      Первая объёмная и сложная операция длилась несколько часов. Она затронула кости, мышцы, сухожилия одномоментно на обеих ногах. Мои конечности рассекли сверху донизу, перекроили и сшили заново. Потом замуровали их наглухо в гипс, надолго обеспечивающий полный покой и прочное срастание тканей.

      Проснулась я ранним утром с «новыми» ногами. Туман кругом: и за окнами, и в голове. Процесс пробуждения после глубокого наркоза был прерывистым и тревожным, я застряла в мутном небытие. Сознание провалилось в сладкую бездну, легко вибрировало и парило там, не ведая отчаяния, страха и боли. Неописуемая благодать чарующе слилась с моим телом. Не насытиться ею!

      Потом идиллия нарушилась, в окружении холодной беззвёздной черноты я вздрогнула и сжалась в бесформенный безвольный комок. Неведомый магнит тянул, кружил, увлекая в узкий тоннель, в далёком конце которого мерцал прозрачно-матовый свет. Яркий, но не слепящий, он безудержно привлекал чистотой и лучистой прелестью. Я рвалась к нему, задыхаясь от нехватки воздуха.

      Каждое усилие было плодотворным: космическая невесомость плавно менялась на знакомую земную тяжесть, а тьма чуждого пространства постепенно оставалась позади. Я выпуталась из неё, чтобы стиснув зубы терпеть положенную боль. Сначала она душила меня, разрывала на мелкие части, выворачивала наизнанку. Казалось, швы не выдержат судорожных сокращений раскромсанных мышц, обезболивающее средство не поможет, успокаивающее – не успокоит, расслабляющее – не расслабит. Распластанное тело сотрясалось, противясь пытке. Но обездвиженные ноги, зафиксированные распоркой в максимально разведённом положении, надёжно приковали его к постели.

      На три недели я превратилась в опрокинутую навзничь беспомощную куклу, не способную ни сидеть, ни стоять, ни ходить. Ужасное состояние, угнетающее больше физических страданий. Потерялся якорёк самостоятельности, и тут же обнажилась душевная ранимость. Я, слабая, беззащитная, неповоротливая, не знала за кого зацепиться, чтобы выжить. Принимала вынужденные неудобства без слёз, стонов, истерик и жалоб. Вздыхала украдкой. Дневника не хватало сильнее, чем близких людей.

      Схватка с немощью не прекращалась ни на минуту, силы уходили то на борьбу с осложнениями, то на сохранение внутренней целостности. Думала, вот-вот распадусь на кусочки, и ни один хирург не сошьёт эти обломки. Понятие о счастье расплылось, размышления о будущем потускнели, однако страха перед неизвестностью я не испытывала. В удачный исход операции верила. Стерженёк, на котором держался характер, гнулся, но не ломался.