Мы прошли мимо окон квартиры управляющего, спустились под гору к реке, перешли по мосту на ту сторону и вошли в молодой, частый, мелкорослый березняк.
Узкая дорога, изрезанная колеями, наполненными жидкой грязью, вилась по лесу.
Мы шли гуськом. Впереди всех шагал высокий, с тонкой шеей, качавшейся на ходу, ночной сторож Сопля; за ним -- кузнец, за кузнецом -- широкоплечий, чернобородый, без сапог, в одной рубашке, мужик Михайло, по прозвищу Культяпка; за Культяпкой плелся, наклоня голову, дядя Юфим, за ним -- Тереха и я.
Солнце перевалило за полдень, когда мы вышли, наконец, из лесу в поле и увидали вдали, на горе, село с белою церковью и золоченым крестом, который ярко сверкал на солнышке.
Полем дорога просохла: итти было хорошо и весело. Жаворонки то и дело взвивались с земли кверху, трепеща крылышками, пели свои часто-болтливые песни и, как камушки, вдруг падали на землю... В воздухе стояла та особая, чуткая, майская тишина, в которой каждый звук слышится как-то особенно отчетливо и ясно...
По мере того как мы приближались к селу, цели нашего путешествия, оттуда навстречу нам доносились крики и песни.
Наконец, мы пришли туда... Село "гуляло"... На улице толпа девушек в разноцветных платьях водила хоровод, крича дикими голосами что-то непонятное и бесконечно-тягучее... Неподалеку от хоровода стояли две палатки, в которых бойко шла торговля "гостинцами".
Пьяные мужики и бабы попадались нам навстречу; толпа человек в пятнадцать молодых ребят, с гармошками и бубнами, неистово крича, разгуливала по дороге среди села из одного конца в другой.
В каждой избе в открытые окна виднелись сидевшие за столами нарядно одетые гости. Они закусывали и пили водку.
Вслед за шедшим впереди Соплей мы направились к трактиру и "винополии", стоявшим рядышком на краю села, немного поодаль от мужичьей стройки.
Около трактира, на вывеске которого были намалеваны чайник на подносе, чашки и надпись: "Не ходи туда, здесь лучше", --было особенно шумно...
Дверь "винополии" не стояла на петлях. Оттуда то и дело выскакивали фигуры с полбутылками, бутылками, сотками в руках и тут же, у крыльца, вышибая пробки ладонью правой руки, пили водку прямо из горлышка или же из заранее приготовленной чайной чашки...
Несколько человек пьяных уже валялось около колоды, где привязывают и кормят лошадей, уткнувшись головами в навоз.
Какой-то малый, здоровый, высокий, с красной шеей и налитыми кровью страшными глазами, засучив рукава красной рубашки, ругался скверными словами, вызывая себе "любака", то есть охотника с ним подраться.
Около этого парня вертелся маленький рыжебородый мужичонко, плача пьяными, обильными слезами, старался ухватить парня за руку и кричал:
-- Василь Егорыч, пере-е-е-е-стань!.. по-о-лно... оставь!.. н-н-н-нехорошо! Василь Егорыч!!! Христо-о-о-м богом прошу...
Из трактира неслись на улицу дикие крики и песни... Напившиеся около "винополии" шли туда пить чай и вообще проводить время... Трактирщик, злобный, уже не молодой мужик, прежде, до казенной продажи, торговавший водкой, вместе со своим "половым" выпроваживал то и дело чересчур пьяных гостей вон за дверь, смазывая предварительно им для потехи затылки горчицей...
-- Черти! -- орал он. -- Какой от вас барыш... чашки только воруете... Сидите за пятачок-то целый день... Канителься с вами!..
Совсем пьяный, оборванный нищий, точно выкупанный в грязи, с подбитыми глазами и содранной переносицей, с мешком за плечами и корзиной в руках, выпихнутый из трактира, споткнулся и упал навзничь, раскинув руки и крепко ударившись затылком об землю... Корзинка полетела, из нее посыпались в стороны кусочки черного и белого хлеба.
-- Во как у нас! -- крикнул нищий и стал было подниматься. -- Во как! -- повторил он и упал снова.
Какая-то краснощекая, обтрепанная, пьяная "гулящая" бабенка, дико хохоча, подскочила к нищему и села ему на лицо...
Видевшие это загоготали.
-- Марфушка, что ты, чорт! Задушишь, дьявол!.. Встань!.. Ах, дуй тя горой!..
Два каких-то парня, повидимому, из фабричных, в пиджаках, жилетках, "при часах", оба испитые, бледные, как смерть, затеяли ссору, которая перешла в драку... Один из них, потрезвее и посильнее, толкнул другого в грудь... Тот, как сноп, повалился на землю навзничь и со всего маху при падении ударился затылком об острый угол крыльца... Брызнувшая кровь сразу смочила ему волосы и потекла по щекам от висков к страшно кривившемуся в одну сторону рту... Он начал ерзать по земле руками, как заяц, у которого перешибли задние ноги, стараясь подняться... Из перекосившегося рта показалась пена... Он что-то бормотал, и в горле у него булькало, как в бутылке... Один глаз залился кровью, другой, побелевший, дико вращался, бессмысленно и страшно.
Толкнувший его парень нисколько, повидимому, не испугался, наблюдавшие эту сцену хотя и обратили на нее внимание, но, повидимому, только с смешной стороны... Один только трактирщик, которому сказали про это, вышел на крыльцо, посмотрел и произнес:
-- Убрать бы его, ребята, от греха.
-- Кой чорт ему деется... встанет!
-- Отвечай тут за вас! -- крикнул трактирщик и продолжал, обращаясь к стоявшим около мужикам: -- Самдели, ребята, отволоките его чуть от крыльца-то мого подале... Чорт с ним! Подохнет: не у меня напился... Вон к винопольке-то, будь она проклята, бросьте!.. Сделайте милость, уберите... Иван, будь друг, убери! Безобразие!..
Ушибленный истекал кровью... Он лежал навзничь, разиня рот, и тяжело сопел носом... Все лицо его было залито кровью. На него противно и жалко было смотреть.
Обступившие его делали различного рода замечания: "Ишь налакался, дьявол"... "Ни чорта, сойдет"... "Кровью изойдет..." "Небось, не изойдет... запечется"... "А нам-то какое дело!? Наплевать -- на то и праздник"...
-- Иван, убери, сделай милость! -- опять сказал трактирщик.
Черноволосый, здоровый мужик нагнулся и нехотя захватил ушибленного подмышки; тот что-то заболтал, как тетерев на току, и задергал ногами.
-- Да ну, дьявол, упирайся! -- крикнул мужик и поволок его от трактира в сторону.-- Полбутылки с тебя за это!-- крикнул он трактирщику.
-- На сотку дам, -- ответил трактирщик, -- зайди!..
