А Ира Монина стала настоящей подругой. Мы в унисон думали и чувствовали. Мы не могли прожить без общения ни дня.
Родители ее, геологи по профессии и бродяги по образу жизни, имели квартиру в Днепропетровске, но бывали в ней очень редко. И повсюду таскали за собою, в геологические экспедиции, единственную и любимую дочь. Но когда пришло время кончать на одном месте школу, согласились на разлуку – Иру отправили с верной няней-домработницей в город.
Я не понимаю, как им удалось при таком кочевом образе жизни воспитать настоящую аристократку. Ира была образцом интеллигентного поведения всюду, куда бы ни попадала. Она умела вести себя за столом – то есть – в понимании простого человека – пользоваться ножом, вышитыми салфетками, любыми приборами, которые в нашем обиходе не водились. Мы прекрасно обходились одной вилкой и без всяких салфеток. Да если тогда бумаги туалетной не было в помине, что же о салфетках говорить?!
Ира закончила музыкальную школу и прекрасно играла на фортепьяно. Вот это перевесило бы все ее недостатки, если бы такие имелись! Я не спускала глаз с ее рук, летающих над клавишами.
– Напрасно хвалишь, – сказала она мне при первой же демонстрации своих умений. – Ты просто не слышала настоящих пианистов. Я не об артистах говорю, а о простых смертных. О тех, кто закончил школу, как я, а играет как Бог! Слышала Станкевича из десятого «А»?
Еще бы! Вся школа знала этого профессорского сыночка, длинного словно жердь, в очках, рассеянного, как великий ученый. Он тянул на золотую медаль, но был особым отличником – весь в себе, никого не замечал из-за беспрерывной работы своего гениального мозга. Когда он шел по коридору, все разбегались, потому что Станкевич мог сбить с ног любого зазевавшегося. Он просто не видел людей. Но когда просили сыграть на школьном вечере, садился за рояль и – снова никого не видел. Чтобы Станкевича остановить, надо было схватить его за руку и столкнуть со стула. Он играл одну вещь за другой, как автомат, но как играл! Он был из тех людей, кто гениален во всем, за что ни возьмется.
– Я пригласила его к себе на воскресенье. Поиграть на пианино.
Я уставилась на свою подругу: пригласить …Станкевича…самого Станкевича… к себе домой?!
– И он согласился?
– Адрес записал.
– Но как ты это сделала?
– Он играл в зале на переменке, я подошла, говорю: Юра, вы не могли бы прийти ко мне домой в воскресенье, в два часа дня? Я хочу послушать вашу игру.
– Он мне: какой адрес?
– Я: записать?
– Он: я запомню.
– Не придет он – засомневалась я.
В два часа дня в воскресенье мы с Ирой торчали на ее заснеженном балконе, выглядывали. Он пришел. Разделся, поздоровался, спросил:
– Где инструмент?
– Идите за мною.
Юра играл ровно два часа. Мы сидели по бокам боясь шелохнуться. Он играл Бетховена, Шопена, Рахманинова, Моцарта, не объявляя репертуара. Ира все это знала, я – слышала по радио, но не все могла узнать и очень потом обрадовалась, когда Ира сказала, что я узнала главное композитора по его стилю. Через два часа Станкевич поднялся с табурета:
– До свиданья.
Мы плелись за ним в прихожую, выражая свое восхищение.
– Спасибо, до свиданья, – улыбнулся он скупо и ушел.
Сейчас такое словечко, как «рисковая», вполне подошло бы для характеристики моей подруги! Она была именно такой, а не интриганкой. Она не любила лжи и лицемерия, а потому была закрытым человеком, не пускающим в душу всех подряд.
Она была умницей не по годам, но никогда не умничала. Такого гармоничного сочетания ума и характера я до тех пор не встречала. А потому и сейчас удивляюсь, почему она отметила именно меня? Что она во мне разглядела? Почему не сошлась с другими девочками, которые лучше учились и были не такими зажатыми в обществе чужих людей, какой была я? И как получилось, что она не подавила во мне личность, а наоборот? Ведь была такая опасность, была!
Я помню один пережитый по ее вине конфуз. Мы были у Иры дома, в огромной квартире, где все говорило, что хозяева когда-то жили не бедно. Роскошные бархатные шторы на окнах, гардины кружевные, добротная мебель, ковры на стенах и полу. Тихая, как мышка, домработница (имени не помню) ,выставлявшая на стол, за которым мы с Ирой обедали, супницу, словно из музея, и такие же тарелки, тоже была из другой жизни, мне не знакомой.
После обеда Ира пошла в спальню за чем-то, а я простодушно двинула за нею. На пороге она вдруг остановилась, загородив собой дорогу, и мягко сказала:
– В чужую спальню не положено входить.
Я оторопела. Была бы на месте Иры другая девчонка, я бы тут же развернулась и хлопнула входной дверью. Подумаешь! В нашу спальню мог любой гость ввалиться – и ничего!
Но этот урок Ира сумела преподать таким тоном, что оставалось только проглотить неловкость и смириться.
Ира уехала в Пятигорск, где родители осели навсегда, когда Ира училась в десятом классе. Но за этот год с небольшим мы пережили столько событий в «личной жизни»!
Свободное копирование
