8 сентября 1943
Булонь
Сегодня, в день свв. Адриана и Натальи, Италия положила оружие.
9 сентября
3 сентября, в четвертую годовщину войны, около десяти часов утра загудели сирены. Погода ясная. Мы спустились в подъезд. Там кое-кто был уже. Я стоял с французом у входной двери, выглядывая на улицу. Он вдруг, взглянувши налево, изменился в лице, крикнул всем мизераблям долины: "В абри {Укрытие, убежище (фр.).}, в абри".
Подземелье быстро наполнилось -- коридоры, освещенные электричеством, толпа бедно одетых людей -- облик местности нашей. Какая-то женщина плакала. Дети жались к родителям. Наверху бухало. От одного удара грохнуло что-то в нашем подвале, ток нервный прошел по подножию дома. Но ветер не влетел -- значит, не так уже близко.
Несколько позже мы вышли. Стрельба прекратилась. Я поднялся к знакомому на самый верх: седьмой этаж. С балкона у него вид огромный, от Notre Dame и купола Пантеона до зеленых холмов медонских со дворцом и обсерваторией. Я изображал в этот день Нерона. Прямо передо мной, за пустым рядом платанов могучих, по набережной, влево от моста к Исси-ле-Мулино, воздымались гигантские черные клубы дыма. Огонь внизу в них извивался с дьявольским полыханьем и струеньем жрал, что ему надо. Все это дело адское упорно возносилось к небу, высоко и могущественно, как бы радуясь своей силе. "Ну, а если там люди остались, где-нибудь в подвалах завода, рабочие в абри"... Невозможно представить, чтобы что-нибудь из живого могло уцелеть тут... "Ripolin {Завод эмалевых лаков (фр.).} горит, -- сказал мне сосед, краски выделывал. Целили в авиационный, сожгли этот".
Не знаю, как Рим горел при Нероне. Но такого пожара, как этот, я еще не видал. И грозное, и печальное было в том, как при слабом ветре по всему небу пролетела мутно-молочно-пепельная дорога, занавесив солнце. Против солнца она приняла мрачно-оранжевый оттенок -- снизу же беспрерывно клубилась чернота. На солнце можно было ясно смотреть сквозь вуаль эту, как сквозь закопченное стекло в затмение.
Другой столб дыма, сизый и слабый, встал в направлении Эйфелевой башни, но к нам ближе. ("Значит, улица Наташи цела".) А третий еще левее, где Auteil. Он тоже совсем не походил на первый, по жертвам же вышел самым страшным. Для меня еще то оказалось пронзительным, что ведь это все "наши" прежние места, дома и улицы вокруг Claude Lorrain, где мы столько лет прожили. Разбита почта, где я столько раз отправлял письма заказные. Убит булочник-голландец на углу, чуть не убит Шмелев.
К вечеру я отправился к нему. От самой площади St Cloud вид мерзкий: на мостовой воронки, все усеяно щебнем и битым стеклом. Ни одного, кажется, окна не уцелело. Рынок весь разбит. По rue Boileau к Шмелеву едва пробрался. Бомба упала в пятнадцати шагах от его дома. Дом напротив разрушен. У Ивана Сергеевича выбиты стекла, рамы вылетели. Сам он лежал в глубине комнаты на постели и был засыпан осколками -- к счастью, не пострадал. Я его не застал, он уехал уже в деревню. Русская дама в подъезде сказала мне, указывая на рухнувший дом. "Там засыпана барышня-француженка. И знаете, она сидела у окна, переговаривалась через улицу со здешней консьержкой. Когда явились авионы, радовалась, что они летят разрушать Рено и Булонь -- и как раз тут они сбросили бомбы".
Да, в этой местности никто ничего не боялся. Все были уверены в безопасности своей. "Не к нам летят. Других будут громить". Но они оказались так же слепы, как и мы все вообще.
Свободное копирование
