Дни - 28

11 декабря 1941

 Вчера похоронили Мережковского. Он скончался в воскресенье 7-го, утром. Вот как рассказывает об этом Зинаида Николаевна.

 "Он в субботу совсем был здоров... как обычно. Утром занимался два часа, потом завтракал... да, потом прилег на диванчике. Днем ходили в кондитерскую, он пирожки любил. Вернулись, пообедали... да, все как обычно. Вечером читал, лег в час с чем-то. Я зашла с ним проститься, всегда это делаю... Мы ведь пятьдесят два года вместе, и ни на один день... не расставались ни на один день. Так вот, я присела к нему на постель, потом поцеловала, перекрестила и пошла... ну, к себе. Заснула. А утром меня femme de menaqe {приходящая домработница, прислуга (фр.).} будит: "Madame, идите, Monsieur... ему плохо". Я прибежала, он в халате, в кресле, тяжело дышит... хрипит. И без сознания. Вот. Доктора сейчас же позвали -- он сказал: très qrave {очень печально (фр.).}. A Димитрий уже и скончался. Нет, он не страдал.

 Она помолчала.

 -- Я всегда хотела раньше его умереть, и была уверена, что умру... А вот вышло иначе".

 В понедельник были мы у них днем. Дмитрий Сергеевич лежал на кровати своей, на спине, в руках иконка. Подбородок подвязан. Я долго на него смотрел -- мне показалось, левое веко его дрогнуло. Точно он подмигнул. Наверное, это в глазах зарябило.

 Во вторник панихиду служил архимандрит Киприан. Очень взволнованно. Ему давно хотелось встретиться с Мережковским. Около месяца тому назад мы привели его, в воскресенье, в эту квартиру. Они познакомились, разговаривали очень дружелюбно. -- Мережковские сидели в пальто, в квартире нетоплено. Д. С. был несколько размягчен, теплее обычного (а вид неважный -- припухлости под глазами, на голове темное пятно, будто от небольшого кровоизлияния). Он попросил о. Киприана передать приветы Карташеву, о. Сергию Булгакову, на Подворьи. -- Принесли новые его книги, по-французски -- "Паскаль", "Лютер". "А сейчас работаете, Дмитрий Сергеевич?" "Пишу о маленькой Терезе. Если Бог даст жизни..."

 Слабый он был в тот вечер, хилый, не-герой. Бог дал ему жизни еще недели на три. О. архимандрит увидал его в следующий раз уже на смертном ложе. Он казался более прямым, чем обычно, на спине недвижно лежал пред Богом, как всю жизнь пред Ним стоял. И когда жил, то волновался и кипел, все вопрошал, допытывался, может быть, даже "беспокоил" домыслами своими, хотелось и в Иисуса Неизвестного проникнуть, и движение Духа в Церкви понять, разгадать Святых, Апостолов, Учителей. Искренность, преданность, страстность -- несколько ледяную, конечно (как вообще была в нем льдинка) -- проявил. Многого ли достиг? Не так очень многого, но ведь и цель... где же вполне достигнуть? Скажут, конечно: чтобы такое вопрошать, надо быть самому святым, а не литератором. И тогда, мол, смиреннее будешь проникать -- не насильно, не стучась, а что сам Господь приоткроет.

 Конечно, он к святым отношения не имел и на это не целился. Он из нашей братии, просто "пишущих", себя очень любящих и высоко ставящих, не-смиренных. Бывал, разумеется, дерзновен. Но при даре его, прямоте, упорстве, сколько мог расчищал. (И колебал, шевелил.) Беспокойный пред Господом. (Насколько это лучше, чем равнодушный!)

 Еще черта: он был весь как бы вне себя, то есть весь в творчестве своем, искании. Собой самим, личностью своею, "моральным" в ней не занимался. Был вообще "по ту сторону" многого. И думаю, чувства греха, покаяния мало были ему свойственны. Грех расщепляет человека. Раздвоенные особенно ощущают покаяние. А он был цельный. Никак не безгрешный, но грех его не занимал -- в судьбе его мало значения имел. Его занимало познание.

 Считается, что нехорошее внезапная смерть -- не успевает человек упорядочить высшие счеты. Дмитрий Сергеевич умер внезапно. Но у него, я считаю, счетов душевных с Богом было мало. Бог его принял легко и быстро. (Мой домысел: прошу за него прощения.)

 И как писатель, и духовно Мережковский рос непрерывно. Последние произведения его очень остры и гораздо глубже ранних -- сам он особенно придавал значение "Иисусу Неизвестному".

 Похороны были тихи. Утренняя тьма, церковь на rue Daru. {Кафедральный собор св. Александра Невского.} Мало народу. И единственный букет цветов на гробу -- от знакомого "не-арийца". Покойный называл его "добрый Самарянин". И был прав. Самарянин не забыл его над могилой.

 Без Мережковского стало просторнее, пустынней. Высокой выработки теперь нет. Что говорить! Смены нет. Ну, он умер "на позициях". Дай Бог так всякому из цеха нашего.