13 мая
(Пожалуй, я этих записей уже делать не буду. Это, конечно, было курение.)
Бог вернул мне немного слова. Спасибо!
В старости есть некий театр. Безусловно, мне что-то показывают. Ведь я мог бы и не дожить до старости!
Мне скажут, что я также мог бы не дожить и до любого года. Верно, но любой год в молодости и зрелых годах мало чем отличается от другого года, от целых десятков лет… а старость — это совсем новое, резко новое. И я это вижу! Отсюда ощущение, что тебе что-то показывают, что ты в театре.
Вчера меня просто отогнал от своего киоска газетчик-еврей.
Я вмешался в неправильную, как мне показалось, его торговлю. Он задерживал девушку, хотевшую купить Горького.
— Восемь рублей, — говорила девушка.
— Тут еще копейки, — говорил он, вставляя свою лиловую голову в страницы. — Копейки…
— Копейки! — закричал я. — Как вам не стыдно! Девушка хочет купить книгу, а вы с копейками!
Он меня просто стал гнать.
— А ты что? Вон! Пошел вон!
Еще бы, стоит старик в оборванной одежде.
— Вон!
Девушка сияла между нами, улыбался Горький.
— Старик, ты на краю гроба, — сказал я, — как же ты…
— Вон! Пошел вон!
Он так полиловел, что я думал — умрет. Я ему показался пьяным стариком, христианином, шляющимся, может быть, в запретный, с его, еврея, точки зрения, час.
— Вон! — слышал я, уже удаляясь. — Вон!
Конечно, театр!
Думал ли я, мальчик, играющий в футбол, думал ли я, знаменитый писатель, на которого, кстати, оглядывался весь театр, что в жаркий день, летом, отойду от киоска прогнанный, и поделом, другим стариком, и не так, как старик прогнал бы молодого, а именно со злобой, как прогоняют равного.
— Вон! Пошел вон!
И я пошел, но в сердце ни капли горечи, нет в нем обиды, просто грусти. Светел, прекрасен мир! Мир, где головы стариков лиловы, где в небесах из-за угла дома выглядывает звезда — солнце, и твоя тень, идя перед тобой, то сбегается к самым подошвам, то вытягивается так, точно ты на ходулях, то вдруг, взбежав по стене, становится бледной и теряет голову.
Свободное копирование
