Среди моих гимназических воспоминаний самым главным является воспоминание об юмористическом журнале, который я -- в большой тайне от начальства -- сам рисовал, сам снабжал текстом и периодически сам "издавал". Я выпускал его тетрадками, в которых помещал карикатуры на начальство и учителей, а также карикатуры-портреты некоторых моих товарищей. Журнал этот ходил по рукам гимназистов, а потом эти тетрадки окончательно поступали в собственность моего друга Лиоте.
Каково же было мое изумление, когда впоследствии, окончив уже гимназию и получив свой аттестат и документы, я узнал от него, что мой журнал, несмотря на все мною принятые меры, чтобы он как-нибудь не попал в руки начальства, не только был известен в учительской, но среди повседневной скуки преподавателей всех даже веселил, вызывая смех и оживление. Преподаватели, оказывается, с нетерпением даже ожидали следующей тетрадки. Так признался мне мой милый Лиоте... Он тут же рассказал, что имел гарантии со стороны главного начальства, обязавшегося сделать вид, что ему ничего неизвестно и что, стало быть, мне "ни от кого не попадет".
И действительно, как подтверждение вышесказанному, приведу один эпизод, который по своей фантастичности показался бы мало вероятным тем, кто знал, чем был во всем одесском округе наш учитель математики К. А. Чепинский. Он был грозой всего округа, и положительно весь город знал Чепинского, как некое страшилище для всего гимназического юношества города.
...Долговязый, сухой, с острым, суровым леденящим взглядом серых глаз, с кондуитным журналом под мышкой, входит он в класс, и вместе с ним входит леденящая жуткая тишина и кошмарный, невыразимый страх. Зловещая тишина (кажется, слышно, как в часовом магазине тиканье часов, биение ученических сердец) длится, пока он садится, седлает на нос пенсне, открывает журнал и заглядывает в него. У каждого кровь стынет в жилах: кого он вызовет сейчас? Кого?... "Пастернак" -- коротким звуком отдается в классе. "Здесь", -- отвечаю я. Зная урок и ничего не подозревая, бодро подхожу К доске, у которой должен ждать его вопроса. Вдруг он, обернувшись ко мне, произносит -- слышу и не верю ушам: "Ну-те, Пастернак, нарисуйте меня здесь" и указывает на доску... У меня застыла кровь, весь похолодел... "Он видел -- мигом промелькнуло в голове у меня -- карикатуру на себя ... я погиб". Делаю вид, что не слышу и не понимаю. "Ну-те, нарисуйте меня, в карикатуре"... Поджилки трясутся, темнеет в глазах. Глупо, точно все еще не понимая его, я еле слышным голосом произношу: "Я Урок знаю, спросите меня, Казимир Антонович, я..." Он: "Бросьте, да ну же, пожалуйста, нарисуйте меня, пожалуйста!"
И куда девался Чепинский... На обычном суровом страшном лице -- человеческое выражение... улыбка!!.
И так он, не переставая, искренне видимо, просил меня об одном и том же. Я понял, что должен наконец бросить "наивное" и "недоумевающее" поведение свое и, придя в себя, успокоившись, решился обещать ему принести в следующий раз специально для него нарисованное.
И я нарисовал сцену, как он экзаменует девиц в какой-то комиссии на звание учительниц. Он сидит грозный... Одна за другой экзаменуемые им с вытянутыми от страха и ужаса лицами падают в обморок... Тут же отливают водой несчастные жертвы и т. д. Когда я принес ему это, он так, видимо, обрадовался понравившемуся ему рисунку, что на следующем уроке (в тот день шли два урока математики подряд) -- помню, как удивило это меня, -- стал, войдя в класс, извиняться, что забыл поблагодарить меня за рисунок... И это Чепинский?! Он заговорил совсем другим языком!.. Никогда в жизни я не поверил бы никому, что такая метаморфоза с ним возможна!
Описанный эпизод, который мог бы кончиться для меня невообразимо плохо, произошел в восьмом, т. е. последнем, классе гимназии. Карикатура же, которую ему удалось, благодаря Лиоте, увидать в учительской в моем журнале, изображала сцену, как учителя -- и в числе их Чепинский, обрадованные тем, что попечитель округа, посетивший только что их гимназию, уехал довольный, -- вовсю пляшут модный тогда канкан. Другая же карикатура на того же попечителя округа изображала его уезжающим в двух каретах, -- в одной сидели его уши (у него в действительности были очень большие уши), в другой он сам. В городе вскоре узнали про эпизод с Чепинским. Один математик, профессор Одесского университета, просил меня сделать копию с карикатуры, предлагая купить ее у меня. Но я отказался и копии не сделал. В день же получения аттестата Чепинский, на прощание предостерегая меня от неприятностей и даже опасностей, какие могут возникнуть в связи с занятиями карикатурой, говорил: "Смотрите же, Пастернак, не делайте этого больше".
Свободное копирование
