Некоторые эпизоды, прекрасно запомнившиеся, говорят о том, что несмотря на противодействие домашних, я продолжал рисовать, особенно с поступлением в Ришельевскую гимназию, и что рисование мое находило одобрение всего класса.
Это было во втором классе -- значит мне было одиннадцать лет. Я нарисовал мелом на классной доске большой портрет нашего злобного учителя немецкого языка, которого за его тучность и громоздкость, а также за мычащие звуки, которые он издавал, начиная фразу, прозвали "Бегемотом". Весь класс настоял на том, чтобы рисунка не стирать, а оставить его до прихода в класс учителя и не выдавать, кто автор этого портрета... Пришел "Бегемот", взглянул на доску, рассвирепел, подозревая карикатуру на себя... Послал за инспектором... У меня душа в пятки ушла... ни жив, ни мертв, -- а вдруг выдадут?.. Что будет со мною -- какие перспективы? Исключение... А дома? Что отец со мной сделает?!
Пришел инспектор. Все встали... "Бегемот": "Гм... гм... вот который раз это делают" (явная неправда, это было в первый раз). Инспектор: "Кто это сделал?" Никакого ответа. "Кто это сделал?" Молчание. Жуткая тишина... "Кто это сделал?"... Так эти три слова повторял он несколько раз... Никто не выдал... "Остаться всему классу без обеда на всю неделю по два часа!" Этим и кончился допрос. Весь класс действительно просидел несколько дней подряд "без обеда", но тем инцидент и кончился. Товарищество тогда свято уважалось учениками. Правда и ученики были старого, еще бурсацкого типа. Покажется сейчас невероятным: во втором классе, где я был самым младшим, были и столь великовозрастные, что один из них -- очень добрый малый по фамилии Долгий, словно нарочно придуманной для него, вышел из второго класса, когда ему было уже около двадцати лет; на этом его образование и кончилось! Он уехал к себе в деревню, где должен был вести хозяйство за смертью своего отца...
Дело было в том, что Ришельевская гимназия была единственной в городе, сохранившей еще интернат или общежитие, где дети помещиков, живших вблизи Одессы, находились на полном содержании. Эти долговязые "дети" -- Митрофанушки -- бывало пускали дзыгу (волчок) в классе, подгоняя ее кнутом. Когда входил в класс преподаватель, такое 16--17-летнее "дитя" скучающей, индифферентной походкой, не спеша и хладнокровно, безмолвно шло на свое место на задней парте. Неповторимая среда -- эти остатки старой бурсы! Эти старшие юноши очень часто защищали меня от обижавших сверстников-драчунов.
Однажды наш гимназический учитель рисования, милый старичок неудачник, дал мне, помню по сих пор, срисовать равномерной штриховкой "идущего тигра" с оригинала Жюльена*, что я без труда и сделал к его и моей радости. За неимением более трудного оригинала этим, кажется, мои занятия и кончились.
В гимназии мой кругозор все же несколько расширился, и я многого достиг самоучкой: я мог наилучшим образом скопировать любой оригинал -- из жюльеновских или из журнала "Нива" -- в подходящей технике, карандашом или пером.
Свободное копирование
