Я стоял, прислонясь к стенке, внутри маленькой проходной института. Начинался рабочий день. Кивая на ходу, проскакивали мимо сотрудники, разворачивая пропуска перед пожилой вахтершей в гимнастерке и юбке защитного цвета, с пистолетом на боку. «Зачем пистолет?.. — думал я. — Ах, да, «котел». Но ведь это не бомба — исследовательский реактор. Его показывают иностранцам, а нас, советских, просеивают сквозь гебистское сито для допуска к «секретным объектам», даже когда они не секретны. Сумасшедший дом».
Я все стоял. Меня, похоже, намеренно томили. «Секретность» отобрали и теперь невозможно было пройти в институт даже за своими документами, а уж о куче научных заметок, оставшихся в столе, — об этом лучше забыть. Хотя я совсем не занимался военными проблемами (и твердо решил никогда не заниматься).
«Нет, это не сумасшедший дом, — поправил я себя. — Это продолжение революции, психология подполья. Всю страну загнали в подполье. Всех опутали сетью «секретов».
Я ждал начальника отдела кадров с моей трудкнижкой, военным билетом и прочим, а предстал предо мной Сергей, сухощавый рыжий физик, с которым мы когда-то учились в одной студенческой группе. Он вытащил записную книжку и ручку.
— Как ты расцениваешь свое увольнение? — спросил деловым тоном, и острый его веснушчатый нос еще больше заострился.
Это было удивительно: он задавал вопросы официально и демонстративно.
— Увольнение незаконно, — ответил я.
— Не-за-конно, — он записал.
— А тогда как ты оцениваешь свою антипартийную речь?
Спросил насмешливо и поставил галочку в книжке, очевидно, против первого вопроса.
— Вот это и незаконно. Какая связь между речью на собрании и способностью к работе?
— То есть как?.. Ну, ты даешь! — изумился он, поставил еще одну галочку.
Я вспомнил один разговор с ним в студенческие годы. «Только коммунисты, — объяснял он, — только они — полноценные граждане. Остальным доверять нельзя, просто глупо». Я счел тогда за лучшее не спорить.
Он жил в центре Москвы в густонаселенной коммунальной квартире внутри старинного особняка напротив министерства обороны. Семья ютилась в маленькой комнатушке. Конечно, там в каждой комнате жило но семье, но одна комнатка, симпатичная, без окна, правда, была отдана ему одному и набита радиотехникой, которой он страстно увлекался с детства. Замечательные родители и добрые соседи, подумалось мне, когда я был у него в гостях. Потому что и безоконная комната — комната, ради которой соседи могли бы еще какой прелестный донос накатать! Теперь, слушая его вопросы, я запоздало сообразил, что добрыми были, видно, не соседи, а чекисты, разрешившие мальчику заниматься любительской радиосвязью в самом центре сталинской Москвы.
Еще через тридцать минут, по таинственному распорядку, появился начальник отдела кадров. Сергей аккуратно сложил записную книжку и ушел.
— Вот ваши документы, — сказал кадровик.
— А у вас там лежат еще акты о сдаче кандидатского минимума.
— Лежат. Но они вам больше не понадобятся.
— Почему? Когда-нибудь в будущем.
— Вы, Орлов, не понимаете? Они вам никогда! Понятно? Никогда не понадобятся!
— Ну, все-таки они не ваши. Отдайте, пожалуйста.
— Я принесу, — сказала его заместитель, которая явилась сюда, может, просто поглядеть на меня. — Подожди.
И принесла документы.
Свободное копирование
