В выходные дни, вечерами, отец сворачивал чертежи, бабушка накрывала на стол, начиналось веселье. Отец любил играть в лото. Фишки были в виде маленьких бочоночков с цифрами. Некоторые цифры имели свои особые имена.
— Дед, — говорил отец, вытянув из мешочка 99.
— Сколько ему лет? — весело кричали Митя с Петей, ожидая следующей цифры.
— Пять лет. Большевик, — спокойным голосом отвечал отец, вытащив 5.
Пятерку потому называли «большевиком», что пятнадцатью годами раньше, при выборах в Учредительное собрание, которое большевики же и разогнали, они шли в избирательных списках под номером пять.
Пили немного, но всегда много пели. Тихонько, тонюсенькой ниточкой бабушка тянула: «Прощай ра-а-дость, жи-и-изнь моя-а-а…» Вот-вот паутинка оборвется, но не обрывалась. Я не понимал, что в песне расставались с любовью, я думал — с жизнью, и это очень огорчало меня. Песнь кончалась, мама начинала своим низким голосом другую: «Вот умру я, умру я… Похоронят меня… И никто не узнает…» Это была песня бездомного. «Наверно, беспризорник ее и сложил, — размышлял я, — мальчик без отца без матери… Или девочка беспризорница… вроде мамы или ее подруги Розы… Почему она опять смеется».
Мать была из беспризорных. Их были миллионы после гражданской войны.
Свободное копирование
