Однажды в нашей колонии появился некто мистер Фолкнер. Он не был связан с компанией и приехал на свой страх и риск. Трудно сказать, чем я ему не угодил, но он, почти не зная меня, наговорил обо мне с три короба: что я, мол, опасный человек, что слишком я дружу с туземцами, что они меня во всем слушаются… Как известно, вода камень точит; слово за словом его речи испортили мои отношения с компанией. Я обиделся и ушел со службы, хотя продолжал работать у мистера Батмана, относившегося ко мне с неизменной добротой.
Вряд ли у мистера Фолкнера было предвзятое ко мне отношение. Скорее всего он на первых порах придал значение наговорам моих недругов, а я по наивности принял опрометчивое решение.
Я работал у мистера Батмана до прибытия корабля из Сиднея, на борту которого находился Лонсдейл, капитан пехотного полка его королевского величества, того самого полка, в чьих рядах я сражался в Голландии.
Капитан командовал отрядом, который должен был охранять нашу колонию, сильно разросшуюся к тому времени. Среди ее жителей были и люди очень состоятельные, пользовавшиеся большим влиянием.
Кроме того, капитан Лонсдейл был назначен судьей Мельбурна.
Новый комендант заинтересовался подробностями моей страдальческой жизни и после расспросов предложил мне должность на тех же условиях, на каких я служил в компании. Я попросил надбавки — как-никак я оказывал колонии важные услуги, — и капитан Лонсдейл, поразмыслив, обещал мне шестьдесят фунтов в год — вместо прежних пятидесяти — и питание. Так я стал переводчиком и проводником коменданта. По долгу службы я подыскивал места, которые рекомендовал для строительства бараков, складов и других зданий. Сам капитан Лонсдейл решил жить на борту корабля, пока не будет готов его дом.
Вскоре мне удалось привлечь туземцев за вареное мясо и бисквиты к работе. Они перетаскивали грузы и строительные материалы, носили воду. Работали они с удовольствием, только вот пугались при виде солдат, носивших красные формы. Этот цвет вызывал у них представление о чем-то страшном.
В мои обязанности входило посещать колонистов, узнавать, нет ли у них жалоб на туземцев, стараться, чтобы между коренными жителями и поселенцами царили мир и согласие. Первое время все шло хорошо. Но однажды ко мне прибежал мальчик из колонии и сообщил, что туземцы убили двух пастухов. Дело было так. Пастухи проследили, когда женщины одни собирали коренья, и попытались изнасиловать двух из них. На крики сбежались мужчины. На следующий день пастухи переходили со стадами на новые пастбища: они ехали верхом, приторочив ружья и провизию к седлам. Туземцы, внезапно выскочив из засады, сначала завладели ружьями, а затем расправились с пастухами. Несчастье случилось в семидесяти милях от поселения, и — недаром говорится «пришла беда, открывай ворота» — оно было не единственным: около Джилонга произошло несколько краж. Колонисты схватили туземца, вина которого даже не была установлена, привязали к дереву и расстреляли, а труп бросили в реку Барвон.
Мне и двум полицейским поручили арестовать подозреваемого в убийстве слугу мистера Фишера. Мы привезли его в Мельбурн, там его вина была доказана, и убийцу отправили в Сидней, так как в Порт-Филиппе не было суда, который был бы правомочен рассматривать такие дела. Суд его оправдал: не были установлены личность убитого и другие данные, без которых не могут решаться дела об убийстве.
Прошло немного времени, и нас посетил губернатор Берке в сопровождении нескольких важных чиновников и военных из правительства Нового Южного Уэльса. В его честь был устроен «парад». Я по поручению коменданта выстроил в линейку сто туземцев. По моему знаку они в знак приветствия поднесли руку к голове.
Его превосходительство попросил меня передать туземцам, что, если они будут хорошо вести себя, они получат подарки. Действительно, через несколько часов им роздали бисквиты, одеяла и томагавки.
Свободное копирование
